Мешок заговорил, но слова его были непонятны Зиблингу, и он признался в этом.
— Я мог бы сказать вам сразу, что вы не поймёте, — промолвил Мешок, — но я хотел, чтобы вы осознали это сами. Чтобы объяснить всё это, мне пришлось бы продиктовать вам с десяток томов, и тома эти вряд ли были бы поняты даже вашими специалистами по биологии, физике и тем наукам, которые вы ещё только начинаете изучать.
Зиблинг не отвечал, и Мешок проговорил словно в раздумье:
— Уже много месяцев я в ваших руках, но ни один из вас ещё не задавал мне важных вопросов. Те, кто желает разбогатеть, расспрашивают о минералах и о концессиях на участки, спрашивают, как сколотить состояние. Некоторые врачи спрашивали меня, как лечить смертельно больных богатых пациентов. А когда задают вопросы ваши сенаторы, они оказываются самыми глупыми из всех, ибо хотят только знать одно — как удержаться у власти.
— Так ли велика моя ценность, как это кажется? — продолжал Мешок. — И следовало бы спросить, что приносят мои ответы — пользу или вред?
— А что они приносят?
— Вред. — Процесс достижения истины так же драгоценен, как и сама истина. Я лишил вас этого. Я даю вашим учёным истину, но не всю, ибо они не знают, как достигнуть её без моей помощи. Было бы лучше, если бы они познавали её ценой многих ошибок.
— А почему вы вообще отвечаете на вопросы?
— Единственное удовольствие, какое я могу ещё получать от жизни, состоит в том, чтобы давать информацию.
— А вы не могли бы находить удовольствие во лжи?
— Я также неспособен лгать, как ваши птицы неспособны покинуть Землю на собственных крыльях.
— Ещё один вопрос. Почему вы потребовали, чтобы во время отдыха разговаривал с вами именно я? У нас есть блестящие учёные, великие люди всех сортов, из которых вы могли бы выбирать.
— Я избрал вас, потому что вы честны.
— Спасибо. Но на Земле много других честных людей. И на Марсе, и на других планетах. Почему я, а не они?
Мешок, казалось, колебался:
— Это доставило мне маленькое удовольствие. Возможно потому, что я знал — мой выбор будет неприятен тем… семерым…
Это был только первый из многих разговоров с Мешком.
Три беседы подряд Зиблинг потратил, стараясь уяснить, каким образом Мешок смог без всякого предварительного контакта с людьми понять земной язык капитана Ганко в тот исторический час, когда этот сверхразум впервые открыл себя людям, и как он смог ответить словами, практически лишёнными всякого акцента. Но и после трёх бесед у Зиблинга осталось лишь весьма смутное представление о том, как это делалось.
Через год Зиблинг уже затруднился бы сказать, что более занимало его: эти часовые беседы с Мешком или хитроумно-дурацкие требования некоторых мужчин и женщин, заплативших свои сотни тысяч за драгоценные шестьдесят секунд.
Все беседы с Мешком, в том числе и беседы Зиблинга, записывались на плёнку, и записи хранились в специальном архиве в Штатах. Многих из записей Зиблинг не понимал — некоторые потому, что они были сугубо технические, другие — потому, что он не знал, на каком языке шла беседа. Мешок, конечно, немедленно выучивал все языки при помощи процесса, суть которого он так и не смог объяснить Зиблингу, а в центральном архиве технические эксперты-лингвисты тщательно изучали каждую фразу каждого вопроса и ответа, чтобы, во-первых, убедиться, что клиент не являлся преступником, и, во-вторых, чтобы иметь данные для сбора подоходного налога, когда клиент с помощью Мешка добудет состояние.
Ценность Мешка невероятно увеличилась, и одновременно с этим усилилась жестокая борьба за право пользоваться его услугами. Финансовая политика приобретала странное направление. Все главные вопросы политики теперь решались не на основе изучения фактов, а путём обращения к Мешку. Мешок зачастую давал советы ожесточённым противникам, и это походило на игру в космические шахматы, где гигантские корпорации и правительственные агентства были пешками, а Мешок — игроком, делающим попеременно ходы то за одну, то за другую сторону. Назревали кризисы — и экономические и политические.
Однажды Мешок сказал Зиблингу:
— Борьба за мои заслуги стала слишком жестокой. Она может иметь только один конец.
— Вы имеете в виду, что будет сделана попытка вас украсть?
— Да.
— Вряд ли это возможно. Ваша охрана всё время усиливается.
— Вы недооцениваете силу жадности, — ответил Мешок.
Он был прав — Зиблингу пришлось убедиться в этом довольно скоро.
В конце четырнадцатого месяца службы Зиблинга, спустя полгода после провала Хорригана на перевыборах, появился клиент, заговоривший с Мешком на марсианском диалекте Прдл — экзотическом языке, известном весьма немногим. Он обратил на себя внимание Зиблинга ещё и потому, что заранее уплатил миллион за беспрецедентную привилегию говорить с Мешком в течение десяти минут подряд. Разговор был записан, но, естественно, остался непонятным ни Зиблингу, ни какому-либо другому из служащих станции. Беспрецедентным было и то, что незнакомец покинул астероид через семь минут, так и не использовав оставшиеся три минуты, которых было бы достаточно для получения сведений о том, как сколотить несколько небольших состояний. Эти три минуты остались, и не могли быть использованы другими частными клиентами. Но никому бы и в голову не пришло запретить использовать их правительственному служащему, и Зиблинг сейчас же заговорил с Мешком:
— Что спрашивал этот человек?
— Совета, как украсть меня.
Зиблинг был ошарашен.
— Что?
Мешок всегда воспринимал такие восклицания, выражающие изумление, буквально: