Хозяин поставил свечу на комод.
— Diner, monsieur?[6] — сказал он. Приезжий уставился на хозяина, невообразимо нелепый с этим своим чопорным, натянутым видом, в строгом, корректном костюме. Его нафабренные усы поблескивали, как острия штыков, над галстуком в полоску, на котором сочетались цвета и значки шотландского полка, о чем, конечно, не мог знать хозяин гостиницы. — Manger?[7] — крикнул хозяин и, стараясь помочь себе мимикой, стал яростно жевать.
— Manger? — гаркнул он, и его тень, кривляясь, повторила его жест, когда он, опустив руку, ткнул пальцем вниз.
— Да! — громко крикнул приезжий, хотя они стояли лицом к лицу, в двух-трех шагах друг от друга. — Да! Да!
Хозяин энергично закивал, ткнул указательным пальцем вниз, потом на дверь, опять закивал и вышел. Он спустился по лестнице. Женщина была уже в кухне, у плиты.
— Он будет есть, — сказал хозяин.
— Я так и знала, — ответила женщина.
— Чего это им дома не сидится, — сказал хозяин, — хорошо, что я не из этой породы, которой достался такой маленький клочок земли, что негде и разместиться всем сразу.
— Может, он приехал поглядеть на войну, — сказала женщина.
— Ясно, а то зачем же? Но только ему следовало бы приехать пораньше, этак годика четыре тому назад. Вот когда нам нужно было, чтобы эти англичане приехали поглядеть на войну.
— Он уже стар был, чтобы приехать тогда, — возразила женщина. — Разве ты не видел — весь седой?
— Ну и сидел бы себе дома и сейчас. Он ведь не стал моложе.
— Может, он приехал посмотреть на могилу сына.
— Кто? Этот-то? — сказал хозяин. — Да разве у такой деревяшки может быть сын?!
— Что ж, почему и нет, — сказала женщина. — В конце концов, его дело. Наше дело, только чтобы у него денежки были!
— Что правда, то правда! — сказал хозяин. — Человеку в нашем промысле выбирать не приходится.
— Нам бы только половчей обирать! — сказала женщина.
— Здорово! — подхватил хозяин. — Вот это так здорово сказано! Обирать! Вот так и скажи нашему англичанину!
— А зачем? Пусть лучше сам узнает, когда будет уезжать!
— И то, — сказал хозяин. — Еще того лучше! Ох и ловка!
— Тише, — промолвила женщина. — Идет!
Они прислушались к твердым, тяжелым шагам, и через несколько секунд приезжий появился в дверях. Его смуглое лицо и седая голова в тусклом освещении большой комнаты напоминали негатив.
Стол был накрыт на двоих. У каждого прибора стоял графин с красным вином. Когда приезжий уселся, вошел другой постоялец и сел напротив — маленький человечек с крысиным личиком, на котором как будто совсем не было ресниц. Он засунул салфетку в проем жилета. Взял разливательную ложку — миска с супом стояла между ними посреди стола — и подал ее своему соседу.
— Faites-moi l'honneur, monsieur,[8] — сказал он. Тот чопорно поклонился и взял ложку. Маленький человечек поднял крышку с миски. — Vous venez examiner ce scene de nos victores, monsieur?[9] — сказал он, наливая себе супу вслед за ним. Тот поглядел на него молча. — Monsieur l'Anglais a peut-etre beaucoup d'amis qui sont tombds en voisinage.[10]
— Не говорю по-французски, — отвечал тот, занявшись супом.
Маленький человечек еще не начал есть. Он держал ложку над тарелкой, не опуская ее в суп.
— Очень отрадно для нас. Я говориль на английском. Я сам есть швейцарец. Я говориль все языки.
Тот не ответил. Ел сосредоточенно, не торопясь.
— Ви приехать навестить могили наш доблестний соотечественник? Быть может, ваш сын здесь?
— Нет, — ответил тот. Он не переставал есть.
— Нет? — Сосед покончил с супом и отодвинул тарелку. Выпил глоток вина. — Как горестно для шеловек, у который он здесь! — сказал швейцарец. — Но теперь конец это. Так? Правда?
И опять тот не ответил. И не смотрел на швейцарца. Казалось, он вообще ни на что не смотрел своими остановившимися глазами, и на неподвижном лице стояли туго закрученные вверх иголочки усов.
— Я тоже страдаль. Все страдать. Но я говорю себе: что можно хотеть? Это есть война.
Приезжий снова промолчал. Он ел сосредоточенно, не спеша. Кончив с едой, встал и вышел из комнаты. Зажег у стойки свою свечу, а хозяин, который стоял тут же, облокотившись рядом с другим постояльцем в плисовой куртке, приподнял свой стакан и сказал:
— Au bon dormir, monsieur.[11]
Приезжий повернул к хозяину освещенное свечой застывшее лицо с закрученными остриями усов, глаза остались в тени.
— Что? — сказал он. — Да! Да! — Повернулся и пошел к лестнице. Двое у стойки смотрели ему вслед, вслед его уверенной, чопорной спине.