Закончив дела в банке, он отправился домой. Солнце, стоявшее в зените, изливало зной. Женщины рассматривали в магазинных витринах платья, туфли, чулки, бюстгальтеры, купальные костюмы. На их лицах отражалась сумятица чувств — покупать или не покупать? Гарри бросил взгляд на витрины. Что ему тут делать? Ничего не хочется. Теперь до пяти часов, пока не придет пора готовить обед, ему абсолютно нечего было делать. Он точно знал, чем займется, придя домой: приляжет на диване и вздремнет.
Слава Богу, его никто не похитил, не ограбил, не влез в квартиру. Кондиционер в порядке и трубы в ванной не прорвало. Он снял туфли и растянулся на диване.
Как ни странно, он не утратил способности мечтать — о неожиданных успехах, возвращении мужской силы, о приключениях. Мозг не мог привыкнуть к старости. Он кипел теми же страстями, что и в молодые годы. Гарри часто говорил своему мозгу: "Послушай-ка, не будь идиотом. Всему свое время, а ныне уже нет времени ни на что, поздно. Ты бессилен чему-либо помочь". Но уж так устроен мозг, что фантазирует, несмотря ни на что. Кто это сказал: "Человек уносит свои надежды в могилу"?
Его дремоту прервал звонок в дверь. Он встревожился. Никто никогда не навещал его. "Наверняка убийца", — подумалось ему. Приоткрыв дверь на длину цепочки, он увидел в прорезь маленькую женщину с нарумяненными щеками, желтыми глазами и огромным начесом соломенных волос. На ней была белая блузка.
Гарри отворил дверь, и женщина сказала по-английски, но с явным акцентом:
— Надеюсь, я вас не разбудила. Я — ваша новая соседка слева, хочу представиться. Меня зовут миссис Этель Брокелес. Правда, смешная фамилия? Она мне досталась от последнего мужа. А моя девичья фамилия — Гольдман. Гарри в изумлении уставился на нее. Слева от него испокон веку жила одинокая старуха. Он даже помнил ее фамилию: миссис Хальперт.
— А что стряслось с миссис Хальперт? — проговорил он.
— То же, что происходит со всеми, — сдержанно ответила женщина.
— Когда это случилось? Я ничего не знаю.
— Уже больше пяти месяцев назад.
— Входите, входите. Умирают люди, а ты даже и не знаешь, — пробормотал Гарри. — Она была приятная женщина… Умела сохранять дистанцию.
— Я ее не знала. Квартиру я купила у ее дочери.
— Садитесь, пожалуйста. У меня даже нечем вас угостить. Где-то была, кажется, бутылка ликера, но…
— Я не хочу ничего пить, и ликера не хочу. Во всяком случае, не среди бела дня. У вас курить можно?
— Конечно, конечно.
Женщина села на диван, привычно щелкнула зажигалкой, затянулась. Ногти были ярко наманикюрены, на одном из пальцев Гарри заметил огромный бриллиант.
— Вы живете один? — спросила женщина.
— Да, один.
— Я тоже одна. Что поделаешь?! Я прожила с мужем двадцать пять лет, и мы ни разу не повздорили. На ша жизнь была сплошным солнечным днем, ни облачка. И вот он внезапно умер и оставил меня в полном одиночестве. Мне вреден нью-йоркский климат. Ревматизм донимает. Придется доживать свой век здесь.
— Вы купили квартиру вместе с обстановкой? — деловым тоном поинтересовался Гарри.
— Со всем. Дочь ничего не хотела забирать, кроме платьев и белья. Все отдала за сущую ерунду. У меня не хватило бы терпения ходить по магазинам, покупать мебель, посуду. А вы здесь давно живете?
Женщина сыпала вопросы один за другим, и Гарри охотно отвечал. Она выглядела относительно молодой, не старше пятидесяти, а то и меньше. Он принес ей пепельницу, поставил на кофейный столик перед ней тарелку печенья и бокал лимонада. Он не заметил, как пролетели два часа. Этель Брокелес сидела, скрестив ноги, и Гарри нет-нет поглядывал на ее круглые колени. Она перешла на идиш с польским акцентом. От нее веяло чем-то родственным. Не иначе как небеса решили снизойти к его тайным мечтам. Только сейчас, слушая ее, он осознал, насколько одиноким был все эти годы, как угнетала его невозможность иногда по целым дням переброситься с кем-нибудь хоть парой слов. Даже в соседках она лучше, чем ничего. В ее присутствии он помолодел, стал говорлив, рассказал о своих трех женах, о трагедиях, постигших детей. Он даже посвятил ее в существование любовницы после смерти первой жены.
— Не надо извиняться, — сказала гостья. — Мужчина есть мужчина.
— Я состарился.
— Мужчина никогда не стареет. У меня был дядя во Влоцлавеке, так он восьмидесяти лет женился на двадцатилетней, и она родила ему троих детей.
— Влоцлавек? Это около Коваля — моей родины.
— А, знаю. Я бывала в Ковале. У меня там жила тетя. Она взглянула на часы.
— Час дня. Вы где завтракаете?
— Нигде. Я ем только по утрам, а потом сразу обедаю.
— Вы на диете?
— Нет, но в моем возрасте…
— Хватит уже о вашем возрасте! — обрезала она. — Знаете что? Пойдемте ко мне и вместе позавтракаем. Не люблю есть одна. Для меня даже хуже завтракать в одиночестве, чем спать. — Я, право, и не знаю… Чем я это заслужил?
— Пойдемте, пойдемте, не говорите ерунду. Это — Америка, а не Польша. У меня холодильник трещит от продуктов. Прости меня, Господи, но я больше выбрасываю, чем съедаю.
Женщина говорила с теми идишистскими выражениями, которых Гарри не слыхивал уже минимум лет шестьдесят. Она взяла его за руку и повела к двери. Ему всего-то нужно было сделать несколько шагов. Когда он запирал свою дверь, она уже отпирала свою. Квартира, в которую он вошел, была больше его собственной и посветлее. На стенах висели картины, причудливые лампы, старинные вещицы. Окна выходили прямо на океан. На столе стояла ваза с цветами. В квартире Гарри пахло пылью, а здесь воздух был свежим. "Она чего-то хочет. Есть у нее задняя мысль", — сказал сам себе Гарри. Он вспомнил, что читал в газетах о мошенницах, умудрявшихся выуживать целые состояния из мужчин, а впрочем, и из женщин. Главное теперь — ничего не обещать, ничего не подписывать, не давать ни гроша.
Она, усадила его за стол, и немедленно из кухни послышались булькающие звуки кофеварки, донесся запах свежих булочек, фруктов, сыра и кофе. Впервые за многие годы среди бела дня Гарри обуял аппетит. Вскоре они уже завтракали.
Хозяйка дома затягивалась сигаретой даже между двумя кусками.
— Мужчины бегают за мной, — жаловалась она, — но как только доходит до серьезного, все они начинают интересоваться исключительно моими финансами.
Стоит им заговорить со мной о деньгах, как я рву с ними. Я не бедна. Я даже — постучу по дереву! — богата. Но не желаю, чтобы со мной жили из-за денег.
— Слава Богу, я ни в чьих деньгах не нуждаюсь, — сказал Гарри. — Мне хватит, проживи я даже тысячу лет.
— Это хорошо.
Постепенно они перешли к обсуждению своего имущества, и Этель рассказала, что владеет домами в Бруклине и на Стэйшн-Айленд, а также ценными бумагами. По тому, как она говорила и какие имена называла. Гарри понял: нет, не врет. Здесь, в Майами, у нее был счет и сейф в банке, в том же самом, что у Гарри. Он прикинул, что добра у нее как минимум на миллион, а то и больше. Она кормила его так, как кормит только дочь или жена, обсуждала, что ему можно есть, а чего надо остерегаться. В молодости с ним случались такие чудеса. Встретив его, мгновенно переходили на интимные отношения, прилипали к нему и больше не отлипали. Но чтобы такое же произошло в его-то годы? Нет, это отдавало сном.
— У вас есть дети? — внезапно спросил он.