— Женщину?
— Он смотреть на нее не станет.
— Ересь?
— Он на этом деле собаку съел.
— Деньги?
— Да он монетки отродясь в руках не держал.
— Слава?
— Он ее презирает.
— Нет ли у него чего в прошлом?
— Вовсе оно его не беспокоит.
— Должна быть у него какая-то слабинка.
— Не знаю, где ее искать.
В кабинете раввина распахнуто окошко, влетаем мы внутрь. Кругом обычные причиндалы: шкафчик со Святым Писанием, книжные полки, мезуза в деревянном футляре. Раввин, молодой человек с белокурой бородой, голубыми глазами и рыжеватыми пейсами, с высоким лбом и глубокой залысиной, сидит в раввинском кресле и изучает Гемару. Он наряжен в полную форму: ермолка, кушак и окаймленный бархатом талес, где каждая бахромка сплетена в восемь нитей. Я прислушиваюсь, что происходит у него в голове: мысли самые чистые! Он раскачивается из стороны в сторону и декламирует: "Рахель туна втазеза", затем переводит: "острижена рунная овца".
— На иврите «Рахель» — это и овца и женское имя, — говорю я ему.
— И что же?
— У овцы шерсть, а у девушки — волосы.
— Что из этого следует?
— Если только она не двуполая, у нее волосики на лобке.
— Перестань нести вздор и дай мне заниматься, — сердито говорит раввин.
— Погоди минутку, — говорю я, — Тора от тебя не убежит. Иаков, это правда, любил Рахель, но когда ему взамен подсунули Лию, он ведь тоже не отравился. Потом Рахель дала ему в наложницы Билху, и как же отомстила сестре Лия? Положила ему в постель Зилпу.
— Все это было до того, как Тора была дана евреям.
— А царь Давид?[103]
— Это произошло до отлучения, провозглашенного рабби Гершомом.[104]
— До рабби Гершома или после, а самец всегда самец.
— Мерзавец. Шаддай, кра Сатан![105] — вскричал раввин.
Ухватившись обеими руками за пейсы, начинает он трястись, как от дурного сна. "Что за дурацкие мысли лезут мне в голову?" Он берется за мочки ушей и закрывает глаза. Я продолжаю говорить, но он не слушает — погрузился в Писание, и слова мои отскакивают от него, как горох от стенки. Тишевицкий чертенок говорит:
— Крепкий орешек, а? Завтра он будет поститься и кататься на ложе из репейника. И отдаст последнюю копейку бедным.
— Чтобы в наши дни такая твердость в вере?
— Крепок, как скала.
— А жена его?
— Жертвенный агнец.
— А дети?
— Младенцы-несмышленыши.
— Может, у него теща есть?
— Уже переселилась в лучший мир.
— Может быть, он ссорится с кем-нибудь?
— У него нету ни единого врага на свете.
— И откуда только взялось это сокровище?
— Бывает. Изредка является среди евреев этакая диковина.
— Я непременно его должен совратить. Это мое первое задание в здешних краях. В случае успеха мне обещан перевод в Одессу.
— Что же там хорошего?
— Нашему брату это рай земной. Спи хоть двадцать четыре часа в сутки. Тебе и пальцем шевелить не приходится, жители сами грешат наперебой.
— Чем же вы занимаетесь целый день?
— Развлекаемся с чертовками.
— А здесь ни одной нашей девочки нет. — Чертенок вздохнул. — Была одна старая карга, и та ноги протянула.
— Как же ты обходишься?
— По способу Онана.
— От этого мало удовольствия. Вот помоги мне и, клянусь бородой Асмодея, я тебя отсюда вытащу. У нас там есть вакансия — готовить смеси из горьких трав. Только и работы, что на Песах.
— Будем надеяться, что у нас что-нибудь получится, но ты не торопись считать цыплят.
— Ничего, и не таких обмишуливали.
Прошла неделя, но дело наше не продвинулось ничуть; настроение у меня стало скверное. Неделя в Тишевице стоит целого года в Люблине. Тишевицкий черт неплохой парень, только, просидев в этой дыре двести лет, он совсем опростился. Отпускает шуточки, которые уже Эпоха не смешили, и сам же покатывается с хохоту; хвастается личным знакомством с героями Аггады. Анекдоты его все с бородой. Я мечтаю убраться отсюда подобру-поздорову, но вернуться с пустыми руками — фокус невелик. У меня полно врагов среди коллег, против меня плетутся интриги. Может, меня именно сюда послали, чтобы я себе сломал шею. Когда в войне с людьми передышка, черти начинают пакостить друг другу.
Опыт показывает, что из имеющихся в нашем арсенале крючков для уловления душ есть три, не знающие промаха: похоть, жадность и гордыня. Ускользнуть от всех трех не может никто, даже рабби Цоц. Надежней всех — сети честолюбия. Талмуд гласит, что ученому мужу дозволяется восьмая доля восьмой доли тщеславия. Но ученый муж, как правило, превышает эту норму. Видя, что дни идут, а тишевицкий раввин не поддается, я решаю упирать на тщеславие.
— Рабби из Тишевица, — говорю я ему, — я не вчера родился. Сам я из Люблина, где улицы вымощены толкованиями Талмуда. Ученые рукописи идут у нас на топливо для печек. Наши чердаки ломятся от каббалистических сочинений. Но даже в Люблине я не встречал человека, равного тебе ученостью. Как же это так случилось, — спрашиваю я, что никто о тебе не слышал? Может быть, истинным праведникам и достойно укрываться в безвестности, но скромность не спасет мир. Тебе пристало стать вождем нынешнего поколения, а не раввином здешней общины, какая бы она ни была праведная-расправедная. Настало время открыть себя миру. Небо и земля ожидают тебя. Сам Мессия, восседая на Птичьем Гнезде, смотрит вниз, выискивая безупречного святого мудреца — именно такого, как ты. А ты что? Сидишь в своем раввинском кресле и выносишь приговор: этот горшок кошерный, а этот нет. Прости за сравнение, но это все равно, что заставить слона таскать соломинку.
— Кто ты и чего ты хочешь? — в ужасе спрашивает раввин. — Для чего мешаешь мне заниматься?
— Бывают моменты, когда истинное служение Господу требует от человека, чтобы он оторвался от Торы, — восклицаю я. — Изучать Гемару может каждый ешиботник.
— Кто тебя послал сюда?
— Я был послан, этого довольно. Ты что думаешь, там наверху не знают о тебе? Высшие силы недовольны тобой. Плечи у тебя широкие, а бремя ты несешь малое. Ведь сказано: скромность скромностью, да знай же меру. И слушай теперь главное: Аврахам Залман был истинно Мессия, сын Иосефов, а тебе назначено свыше — возвестить пришествие Мессии, сына Давидова, так что — довольно спать! Готовься к схватке. Мир погружается все глубже в топь греха, подходит уже к сорок девятым вратам скверны, ты же воспарил к седьмому небу. А между тем один-единственный голос в силах достичь покоев Господа — голос тишевицкого мужа. Распорядитель вечной тьмы выслал на тебя воинство бесов. Сам Сатана тебя подстерегает. Асмодей против тебя строит свои козни. Лилит и Наама парят над твоим ложем. Незримые тебе Шабрири и Брири[106] следуют за тобою по пятам. Если бы не бдили ангелы-хранители, сборище нечистых растоптало бы тебя в прах. Но ты не одинок, раввин Тишевица. Владыка Сандальфон охраняет каждый твой шаг, Метатрон[107] в своем светозарном чертоге не спускает с тебя глаз. Чаши весов пришли в равновесие, о муж из Тишевица, — ныне от тебя зависит, в какую сторону они склонятся.
— Что же я должен сделать?
— Прислушайся внимательно к моим словам. Даже если я велю тебе нарушить Закон, делай, как я приказываю.
— Кто ты? Как тебя зовут?
— Элияху ха-Тишби.[108] Это я держу шофар Мессии наготове. От тебя сейчас зависит: наступит избавление, или снова нам придется блуждать во тьме египетской 2689 лет.
Тишевицкий раввин долго молчит. Лицо его становится белым, как бумага, на которой он пишет свои комментарии.
— Как мне узнать, говоришь ли ты правду? — спрашивает он дрожащим голосом. — Прости меня, святой ангел, но ты должен подать мне знамение.
— Ты прав, и вот тебе знамение.
Я поднимаю такой ветер в кабинете раввина, что листок, на котором он писал, взлетает в воздух и парит, как голубь. Страницы Гемары начинают переворачиваться сами собой. Занавес, скрывающий Арон-ха-Кодеш,[109] вздувается парусом. Ермолка раввина соскакивает у него с головы, возносится к потолку, а затем снова садится на макушку.
103
Давид — второй царь Израиля (ок. 1010-970 г. до н. э.), воин, дипломат, музыкант и поэт. Воспылав страстью к Бат-Шеве, жене своего военачальника Урии, Давид послал того в опасный бой, на верную смерть, после чего взял Бат-Шеву в жены. Этот поступок вызвал резкое осуждение пророка Натана и считается в еврейской традиции одним из самых серьезных прегрешений Давида.
104
Гершом бен Иехуда Меор ха-Гола (ок. 960-1028? гг.) — крупнейший религиозный авторитет немецкого еврейства, о чем свидетельствует его почетное прозвище «Меорха-Гола» — букв. "Светоч рассеяния". Ввел ряд гуманных предписаний, в том числе запрет многоженства.
106
Шабрири — демон слепоты; из его имени с помощью последовательного отсечения начальных букв образовывали формулу заклинания, оберегавшую от лихорадки.
107
Сандальфон — ангел, о котором много писали мистики в послеталмудическуюэпоху; по их представлениям, он является высшим проявлением природы огня. Метатрон — ангел, брат Сандальфона; в Талмуде и в аггадических произведениях говорится, что он занимает особое положение среди прочих ангелов и находится в непосредственной близости к Богу.
108
Элияху ха-Тишби (букв, "из Тишбе"; в русской традиции Илья-пророк) — израильский пророк 9 в. до н. э. Беззаветная преданность Богу и борьба против идолопоклонства превратили его в идеальную фигуру пророка для всех последующих поколений; по традиции, Илья-пророк не умер, а вознесся на небо и вернется, чтобы возвестить пришествие Мессии.
109
Арон ха-кодеш (