В шесть утра пожилая монахиня включила свет — подъём. В палате началась сдержанная суета, заскрипели кровати, зашуршали надеваемые платья, юбки, свитера, кофточки, головные платки и косынки — слава Богу, нигде, кроме конторы, в странноприимном доме не требовалось носить лицевых платков, и девушки дружка перед дружкой без зазрения совести щеголяли "верхним срамом". Правда, Ниночке хвастаться было нечем, однако, по оценке двух-трёх многоопытных женщин, через несколько дней её лицо должно было придти в норму: повезло тебе Нинка, не то, что некоторым. Вон у Таньки рожа стала похожа на человеческую только через две недели, да и то, благодаря заботам сестры Евдокии.
Вспомнив вчерашнюю перепалку Татьяны и Вероники, Ниночка подумала, что её импульсивная соседка резко отреагирует на это ехидное замечание, однако, против ожидания, рыжеволосая воительница на сей раз пропустила обидные слова мимо ушей — будто речь шла о ком-то другом. Рассеянным взглядом окинув палату, Татьяна набросила на плечи халат и пошла умываться. Такое выдающееся миролюбие со стороны неугомонной задиры было настолько непривычным, что Вероника предположила, уж не заболела ли её постоянная оппонентка?
Услышав эту версию, Ниночка встревожилась и выскользнула в коридор: а что, если Татьянин ночной кошмар был вызван не только страшным сном? Что, если он имел хоть какое-то материальное основание? И лживики, ненавистники, страдальники — не безобидные фантомы, а?.. К тому же — Ниночке показалось будто она вспомнила нечто ещё более страшное — серая тень? Которая, кажется, выползла из-под кровати?
Умываясь, Ниночка улучила момент и шёпотом спросила Татьяну, помнит ли она о приснившихся ей ненавистниках, лживиках и страдальниках?
— Каких ненавистниках, каких страдальниках? — посмотрев на соседку удивлёнными глазами, стала отнекиваться Татьяна, — помню, что мне приснился какой-то мерзкий кошмар и стало до того страшно, что я попросилась лечь в твою койку. Спасибо, Нина, что не прогнала. Однако — ничего конкретного… Хотя… вот ты сказала, и я, кажется, вспомнила… красные кровавики, гнойные желтяки, бледные спирохеты… лезут, душат — ой, Нинка! Как страшно! Даже сейчас — при свете! А ночью?! Я ведь, вообще-то, отчаянная и если попросилась к тебе в койку — значит, полный отпад! То-то чувствую себя, как заржавленная. Да, Нина… — Татьяна слегка замялась и продолжила не свойственным ей, просящим голосом, — пожалуйста, не говори сестре Евдокии. Ну, о моём сне.
— Почему? — удивилась Ниночка, — или ты, правда, считаешь, что она была в банде врачей-вредителей? Но ведь это же глупости!
— Сама знаю, что глупости, — не стала оправдываться Татьяна, — это я вчера нарочно, чтобы позлить Веронику. Ненавижу эту чёртову подлизу. Нет, Нинок, здесь другое. Понимаешь, сестра Евдокия… — Татьяна на секунду прервалась, огляделась по сторонам и продолжила еле слышным шёпотом, — знается с нечистой силой.
— Что?! — изумлённо переспросила Ниночка, — ну, ты, Танька, даёшь! Ладно — если есть оборотни в погонах, то почему бы не быть убийцам в белых халатах? Хотя оборотней в погонах я видела лично, а вот убийц в белых халатах — нет. Но, что сестра Евдокия — ведьма, нет, Танечка, ни за что не поверю!
— Можешь, Нинок, не верить, — начала заводиться Татьяна, — мне это до лампочки! Но, пожалуйста, — почувствовав, что затевать ссору с Ниночкой не в её интересах, задира сбавила тон, — не говори ей о моём сне. Ну, пожалуйста?
Пообещав Татьяне не распространяться о её ночном кошмаре, Ниночка быстро умылась и вернулась в палату — ей требовалось обдумать странную просьбу своей соседки. И не только просьбу — вообще: всё её поведение. Отчаянная задира якобы так испугалась, что, рискуя нарваться на строгую епитимью, пожелала перебраться в её Ниночкину кровать — допустим? Но как с этим страхом связывается свежий Татьянин навет на сестру Евдокию? Обвинение монахини в связи с нечистой силой? Ой, что-то здесь не стыковывается, Танька явно темнит, ведёт какую-то непонятную игру… зачем? Несомненно только одно: ночным кошмаром рыжеволосая воительница была напугана по-настоящему, без дураков, а всё остальное…
К сожалению, из-за тесноты и многолюдства Ниночке никак не удавалось сосредоточиться на своих мыслях: во всяком случае — до завтрака. А после завтрака была служба во внутренней церкви странноприимного дома, за которой последовала врачебная консультация у сестры Евдокии — так что в палату Ниночка вернулась около двенадцати дня, ни до чего интересного, естественно, не додумавшись.
Татьяна лежала на своей койке, никого не задирая, лишь нехотя отвечая на вопросы, обращённые к ней впрямую — и это Ниночке не понравилось. Впрочем — не только Ниночке, Галя спросила у Татьяны, уж не заболела ли она и, получив отрицательный ответ, выразила сомнение: