— А по-моему, Танечка, тебе нездоровится. Посмотри в зеркало — ты какая-то не такая. Бледная, хмурая, глаза не светятся… сходила бы к сестре Евдокии — а, Танечка?
— Отстань, Галка, — вяло огрызнулась Татьяна, — просто немного кружится голова — и слабость. Отлежусь до обеда — всё пройдёт. А пойти к сестре Евдокии — замучит анализами.
— Тебя замучишь! — скептически хмыкнула Вероника, — а вообще, Галя права. Я, как староста палаты…
— Настаиваешь, да? У, га… — вспыхнула Татьяна, но против обыкновения сразу остыла и, не желая лезть на рожон, оборвала отповедь на полуслове.
Столь неожиданная реакция рыжеволосой воительницы окончательно убедила девушек в нездоровье Татьяны, однако против её воли ни одна не захотела обратиться к сестре Евдокии: в конце концов, Танька в сознании, если потребуется — обратиться сама. А что немного бледная — чёрт с ней! От бледности не умирают. К тому же, задушенный колодцем двора бессолнечный зимний день, электрическое освещение — могло ведь и показаться…
…всем — кроме Ниночки! Она-то знала, что Татьяна серьёзно больна и, вопреки данному обещанию, постоянно порывалась рассказать об этом сестре Евдокии — и утром, во время осмотра, и сейчас, украдкой вглядываясь в лицо соседки. Увы, на что конкретно она могла пожаловаться врачу? На Татьянин ночной кошмар, на привидевшихся беспокойной девушке фантастических ненавистников, лживиков, и страдальников? На померещившуюся ей самой Серую Тень? Которая будто бы выползла из-под кровати и потянулась к лицу Татьяны? Ага! Чего доброго, сестра Евдокия решит, будто это у неё Ниночки поехала крыша! И тогда вместо родного Святогорска монахи отправят её в какую-нибудь жуткую московскую психушку! Нет уж, в Первопрестольной она получила урок на всю оставшуюся жизнь — осторожность, и ещё раз осторожность! Уж если обращаться к сестре Евдокии, то только тогда, когда Татьяна заболеет по-настоящему. Завтра. Или — послезавтра. И, конечно, ни слова о померещившейся ей самой Серой Тени.
Приняв это решение, Ниночка успокоилась, попросила у Галины круглое зеркальце и, глянув в него, приободрилась: да! Со вчерашнего дня опухоль заметно спала. И, можно надеяться, когда она вернётся в Святогорск, на лице не останется следов побоев. Вот только… заинтересовавшись седой прядкой над левым ухом, Ниночка повернула зеркальце под острым углом к "верхнему сраму" и в амальгированном стекле на миг отразилось нечто непотребное — бесформенное и ужасное. Вздрогнув, девушка стала вертеть зеркальце так и сяк и наконец краем глаза увидела ползущую по стене Серую Тень — Господи, днём? В многолюдной комнате?
Посмотрев непосредственно на стену, Ниночка не обнаружила на ней не только никакой тени, но и никаких следов протечки или иного, заметного глазу, пятна, однако, обратившись к зеркалу, вновь увидела, как за её левым ухом шевелится тьма. Ниночке стало до того страшно, что она чуть не выскочила из палаты и не бросилась к сестре Евдокии, однако смогла сдержаться: успокойся, дура! А то и впрямь загремишь в психушку!
Между обедом и ужином Татьяна по-прежнему ни с кем не поругалась, так что у сопалатниц не осталось никакого сомнения в её болезни. Однако других примет недуга, кроме незначительной бледности, не наблюдалось, и если бы не подселение в их палату тринадцатой девушки, не было бы особенного повода для беспокойства, а так… Но и против Татьяниной воли обращаться к сестре Евдокии тоже никому не хотелось, и, подобно Ниночке, все решили подождать до завтра: если и на следующее утро Танька ни с кем не поцапается, то — да! У неё, несомненно, опасное заболевание! И будет она возражать или не будет, но сестру Евдокию завтра они известят обязательно. Завтра…
По мере того, как приближалось время отбоя, Ниночкой овладевала тихая паника: Господи, ну почему она до сих пор не рассказала сестре Евдокии о своих тревогах и опасениях? Из-за боязни быть заподозренной в душевном заболевании? Ну и пусть! Уж лучше психушка, чем преследующая её со вчерашней ночи Серая Тень! Да, да, затаившаяся под кроватью Серая Тень преследует не Татьяну — её!
После отбоя все девушки заснули на удивление крепко, а когда в шесть утра дежурная монахиня зажгла свет, то обнаружилось, что ночью Татьяна умерла. Вернее, сначала подумали, что она то ли в обмороке, то ли просто заспалась, но когда стали её тормошить, то окоченевшее тело не оставило никаких сомнений: душа Татьяны переселилась в лучший мир. С какой стати? Ведь её вчерашнее недомогание казалось совсем пустяковым? Или… из-за тринадцатой?