И если бы не выброшенные в ручей каштаны, юноша мог бы порадоваться частичной своей победе, но… желуди, желуди! От которых в животе только бурчание да тяжесть — и никакой сытости.
Понемножечку подбрасывая в костер сухие ветки и мысленно желая Кайхару угодить в объятия Бранки, — а эта ненасытная богиня с грыденями не церемонится, залюбливает их до полного истощения, до скоропостижной несвоевременной импотенции! — Иркат думал о разном, и его мысли не отличались веселостью. Сегодня во сне Лигайду ему не увидеть — нет. В несытом теле душа бывает озлобленной и, пускаясь в ночные странствия, забредает в дикие места — где все непонятно, темно, тревожно. В те светлые области, куда направляется душа юной девушки, его раздраженной душе ни в коем случае не попасть — нечего даже и мечтать о таком везении! Нет, чтобы приснилась Лигайда, необходимо за ужином поесть свежего мяса! И завтра он его обязательно раздобудет! Раздобудет?..
Иркату вдруг пришло в голову то, чему следовало прийти еще позавчера. А возможно — и раньше. Уже пять дней, как он не может подстрелить даже разнесчастного зайчишку. Почему, Айя? Почему в начале испытательного срока и свиней, и косулей, и ланей, и даже оленей, не говоря о зайцах, было в этой местности в изобилии, а сейчас — не отыщешь и блохи? Распугали готовящиеся к Приобщению юноши? Но их всех, считая и его, и двух поселившихся у Кайхара "наложниц", на весьма обширных угодьях было пятьдесят три человека. Сколько-то, разумеется, они распугали, но вряд ли — много. Ведь воинскому и охотничьему ремеслу их начинали обучать с первого дня Приготовления. То есть, с того времени, когда мальчикам исполнялось по десять весен. И чтобы сейчас… когда накануне у каждого судьбоносная четырнадцатая весна… они бы своей неловкостью распугали всю дичь на таком обширном участке?.. нет, конечно! Зверей распугал кто-то другой. Невидимый. И они ушли. Пять дней назад. Все. Сразу. Увар, Айя, Бранка — спасите и сохраните от этого Страшного Невидимого Пришельца! Выходца из Страны Вечной Зимы! Где по заснеженным полям бродят неприкаянные души самых великих грешников. С тоской взирая на ледяное солнце. Не дающее ни тепла, ни радости. Тьфу, тьфу, да не допустят боги, чтобы он, Иркат, согрешил так непоправимо, чтобы после смерти угодить в эту обитель Вечной Тоски. Не допустят? А, вспомни, несчастный, о Лигайде! Ведь если твои нечестивые замыслы относительно этой девочки успешно осуществятся… то?
А что, если и звери? Почуяв зреющее в нем святотатство, ушли из этих краев?
Проснувшись незадолго до рассвета, Иркат поторопился раздуть огонь, тлеющий под слоем остывших сверху углей — чтобы испечь желуди, времени едва хватало. И когда юноша с легким отвращением пережевывал невкусную пищу, то вчерашние сомнения его уже не мучили — все мысли были направлены на предстоящее непростое дело: в заповеданной роще беззаконно разжиться запрещенными Кайхаром каштанами. Да так, чтобы Присматривающий, который наверняка будет следить, не схватил согрешающего нечестивца за руку. Ни в самой роще, ни после — когда он будет украдкой печь эти запретные плоды. Ведь, ослушавшись приказа, согрешить умышленно, это очень серьезный проступок. За это, кроме того, что нещадно высекут, могут ведь и отложить его посвящение в мужчины до следующей весны. А разозленный несговорчивостью юноши Кайхар будет следить очень зорко. Что ж — изворотливости ему, слава Увару, не занимать…
Иркат палкой сгреб не прогоревшие угли и головешки в большую яму, накрыл их дерном и выбрался из шалаша — потеплело. Северный ветер сменился западным, в рассветных сумерках угадывались стремительно несущиеся по небу лохматые сизые тучи. Правда, чутье подсказывало юноше, что тепло будет недолгим — похолодает уже к вечеру. Однако — до вечера… Иркат решил не искушать судьбу и, как ему ни хотелось есть, занялся вполне легальным делом — утеплением шалаша.
Вырезывание деревянным с кремниевыми вкладышами по режущей кромке ножом больших кусков плотного лесного дерна являлось нелегкой работой — когда, обложив шалаш вторым слоем, Иркат посмотрел на проглядывающее сквозь тучи солнце, то от середины неба оно сместилось на четверть оставшегося до горизонта пути. Кайхару, скорее всего, надоело караулить строптивца — можно и за каштанами.