Очарованный этими удивительными признаниями, юноша чувствовал себя безоговорочно плененным: а Кайхар все говорил и говорил — будто бы вил паутину из слов. Из удивительно проникновенных, никогда прежде — до того, как воин их произнес — не существовавших слов! Верней, сами по себе, по отдельности, в языке Речных Людей эти слова, конечно, существовали — но завораживающие их сочетания! Их строй и порядок! Нет! Если подобное сказанному Кайхаром в начале душа юноши говорила во сне Лигайде, то продолжение речи воина — это уже не земной язык! Не человеческий! На таком языке в Стране Вечного Лета Предки разговаривают с Богами!
И первый отсвет небесного огня покорил душу юноши, и он, зачарованный, на нежное прикосновение Кайхаровой руки к его припухшему, в синяках, лицу отозвался сладким ознобом во всем, сделавшемся вдруг безвольным и абсолютно покорном, теле. О, теперь гладящие его приятно побаливающее лицо сильные сухие ладони воина вызывали не отвращение, а умиление и благодарность — ведь Кайхар его побил, защищая! От мести разгневанного Лесовика! Побил не с ненавистью — а с любовью!
И когда воин нежно привлек к себе голову юноши и стал страстно целовать его кровоточащие губы, распухшие щеки и мокрые от слез глаза, изнутри растаявшего в объятьях тела явилось неудержимое желание, забыв обо всех лидерских амбициях, стать "женщиной". И отдаваться, отдаваться — млея в руках Кайхара.
И когда ладони воина легли на плечи Ирката и с ласковой настойчивостью стали прижимать его к земле, юноша без колебания опустился на колени — на толстый ковер из опавших листьев. Воин зашел сзади, стал на колени сам и, гладя плечи и спину, пригнул юношу так, что его руки уперлись предплечьями в рыжевато-бурый ковер, а соблазнительно округлившаяся аржа возвысилась над остальными частями тела. И ладони Кайхара сразу же сместились на нее, и стали гладить, мять и легонько шлепать упругую нежную плоть — ах, лучше бы воину было этого не делать!
Аржа Ирката уже почти согласилась принять могучий мужской инхам, и приняла бы, проникни он без промедления, но предварительные ласки Кайхара вызвали эффект прямо противоположный ожидаемому: вожделение, разбуженное ласками его почти покоренной аржи, напомнило Иркату, что уже две весны он не позволяет себе испытывать "женское" удовольствие — живущий в его теле Дух Великого Вождя требует получать наслаждение только беря, а ни в коем случае не отдаваясь! Причем, сначала об этой глубинной психической установке вспомнила не голова Ирката, а его аржа: сладко трепеща под ласкающими ее ладонями, она, тем не менее, не расслабила, а сжала запирающий мускул — заставив с силой толкающийся в закрытое устье инхам причинять Иркату значительную боль. И уже эта боль, напомнив юноше о его обязательной полной покорности подобным требованиям любого мужчины каких-нибудь две весны назад, распластала тело Ирката животом на земле — еще более затруднив инхаму проникновение в аржу. Хотя сознательно в этот момент юноша сопротивляться еще не помышлял — его, очарованное словами Кайхара, сердце все еще требовало: уступи! отдайся! ведь воин тебя так безумно любит! и ты его любишь тоже!
Поначалу Кайхар не понял: ему показалось, что еще несколько мгновений назад пылающий страстью юноша, сейчас сопротивляется в шутку, раздразнивая и распаляя, и затеял ответную эротическую игру:
— Ах, негодный мальчишка! Я тебе покажу, как вредничать! Ведь твоя аржа хочет! хочет!
И на "обалденную" аржу Ирката посыпались звонкие — по мнению воина, ее возбуждающие — шлепки. Однако время ушло — в ответ на эту эротическую провокацию юноша не только не встал в соответствующую позицию, но попробовал задать стрекача. Кайхар, все еще думая, что он играет, в последний момент схватил беглеца за ногу и навалился всем телом на вновь упавшего на живот Ирката — целуя затылок и шею юноши. Затем, подхватив под живот, попробовал опять поставить Ирката на колени — не тут-то было! Юноша с такой силой рванулся из объятий воина, что Кайхар наконец-то понял: это уже не любовная игра! Иркат его больше не хочет и сопротивляется по-настоящему — как вчера. Но почему? Почему?! Ведь совсем недавно он трепетал от желания — и вдруг! Какая муха укусила этого несносного упрямца?