Пошедший в момент убийства холодный дождь превратился в ливень, который, до самых глубин ознобив тело, вывел Ирката из душевного оцепенения: какие — Бранка его побери! — Лесовик, Речная Девушка, Увар и другие Невидимые?! Когда несравнимо большую опасность сейчас для него представляет разгневанный Дух Кайхара! Воина, убитого нечистой рукой мальчишки! Не посвященного в мужчины! Из-за чего, несомненно, Дух Кайхара разгневан сейчас втройне! Исполнен удесятеренной ярости! И вот-вот покарает святотатца так, что страшно даже подумать! Покарает?.. а последние в этом мире слова Кайхара: "Иркат, люблю"?.. ведь воин произнес их, уже получив от своего избранника две смертельные раны…
Из глаз юноши вдруг ни с того ни с сего покатились слезы: не от обиды, боли или сдерживаемого гнева, а именно, ни с того ни с сего — как в раннем детстве. За что до его шестой весны, до того как в Иркате пробудился Дух Великого Вождя и он научился справляться с этой постыдной для мужчины женской слабостью, мальчишки-сверстники дразнили его "девчонкой". И надо же… на пороге четырнадцатой весны… когда до вожделенного Приобщения осталось меньше четырех лун… расплакаться из жалости к поверженному противнику… вымогателю плотских радостей… неугомонному грыденю… стыд и позор Иркату!
Пристыдив юношу, дух Великого Вождя заодно напомнил ему об опасности, которую представляет не погребенный мертвец: чтобы самому в ближайшее время не угодить в Страну Вечной Зимы, необходимо немедленно похоронить Кайхара.
На лесной опушке, в корнях недавно вывороченного бурей тополя нашлось подобие небольшой пещерки, куда, ножом и руками углубив яму, Иркату удалось запихать тело воина — в принятом у Речных Людей сидячем положении. Еще, конечно, требовалась кровавая жертва, но ни младенца, ни чужеплеменника взять было негде, а от себя Иркат пожалел отдать даже мизинец и ограничился тем, что, вскрыв вену на левой руке, вымазал кровью лоб, щеки и рот убитого воина — таким образом удачно, по его мнению, выпутавшись из непростой ситуации: в Стране Вечного Лета на первые три дня обеспечив пищей душу Кайхара, он мог надеяться, что, за это время освоившись в Горней Обители, разгневанная душа успокоится и не явится на землю для взыскания долга со своего обидчика. Во всяком случае — в эти три самых опасных дня, когда душа новопреставившегося бывает особенно яростной и свирепой.
Пока Иркат хоронил воина и, чтобы, задобрив, защититься от злых козней мертвеца, произносил все известные ему заговоры, заклятия и молитвы, совсем стемнело. Холодный ливень сменился метелью, и юноша, понимая, что это начало приготовленных для него Невидимыми казней, выкрикнул самое заветное, обращенное к Увару, страшное по своей магической силе заклинание и в темноте, сквозь снежную круговерть, стремглав бросился к своему шалашу. На этот раз завещанное Предками Тайное Знание его защитило: в спешке, почти ослепленный взбесившимся снегопадом, несколько раз упав, Иркат не только ничего себе не повредил, но даже не растерял тех немногих пригоршней каштанов, которые успел собрать до того, как за этим предосудительным занятием был застигнут Кайхаром. Что, забравшись в шалаш и запалив костер, с некоторой поспешностью счел добрым предзнаменованием: дескать, Невидимые настроены к нему благосклонно и за святотатственное убийство мужчины неприобщенным юношей взыщут не слишком строго. Но это — Невидимые. Которые в первую очередь озабочены сохранением всеобщего равновесия — так сказать, мировой гармонии, — а о конкретном, частном пекущиеся не чересчур. Другое дело — душа Кайхара. Да, сейчас, вероятней всего, она еще слишком потрясена вероломным убийством, но завтра… а не исключено, что и этой, уже наступившей ночью… Поев особенно вкусных после обрыдших желудей каштанов, юноша понял: спать этой ночью ему нельзя — его (сонного, беззащитного) мертвец может легко утащить с собой. В Страну Вечной Зимы. Где, высосав из святотатца всю кровь, оставит влачить жалкое существование в виде бесплотной тени, а сам, набравшийся сил и довольный свершенной местью, воспарит в Горнюю Обитель Вечного Лета.
Однако на относительно сытый желудок согревшемуся у огня Иркату зверски хотелось спать — и явилась утешительная мысль: ой ли? А так-таки Кайхар алчет его крови? Ведь два последних на этой земле слова воина, — Иркат, люблю, — были произнесены, в сущности, мертвецом… и о чем о чем, но о желании отомстить вряд ли они свидетельствовали…