— Миссис Либиг приедет позже. А я выезжаю сию минуту, — сказал Морис в трубку. — Я племянник миссис Либиг.
Миссис Либиг поднялась с кресла, плотно запахиваясь в зеленый с золотом халат, и зашаркала шлепанцами.
— Никуда ты не поедешь, — сказала она. — И потом, какой ты ей племянник? Ты в глаза не видел эту девицу.
— Кому-то надо ехать, — сказал Морис. — Женщина не стала говорить по телефону, но дала понять, что это не была случайность. По-моему, она хотела сказать, что Сильвия пыталась покончить с собой.
В его глазах появилось выражение, жизнь.
— Кроме нас, эта женщина никого не нашла, — пояснил он, считая вопрос решенным.
Но бабка была иного мнения.
— Господи боже! — сокрушалась она. — И охота Виктору связываться с малолетними идиотками. Не надо мне было принимать ее, — укорила она себя, словно встреча с любовницей сына внушила той несбыточные надежды и довела до мыслей о самоубийстве.
Но Морис словно не слышал ее.
— Тебе нужно скорее одеться и ехать за мною туда, — сказал он и направился к двери. Миссис Либиг бросилась следом, запахивая халат, и свободной рукой схватила его за локоть.
— Просто не представляю, — начала она. — Норман мне не простит. Тебе придется объясняться с матерью, не забывай этого. Тебе даже с Виктором запрещают видеться, а ты бежишь к его девчонке. Не представляю…
Морис вышел из комнаты. За его спиной она выкрикнула в темноту прихожей:
— Они не женаты, если хочешь знать!
Она прекрасно знала, что он это знает, просто хотела его остеречь. Но в ответ щелкнула закрывшаяся дверь.
Пока такси увозило его от дома по пустынной Бейкер-стрит, он твердо знал одно: что однообразие жизни нарушено; потом они застряли у светофора перед Эджуэр-роуд, и он забеспокоился: что-то ждет его в конце пути? Заклинающий голос в телефоне втянул его в какую-то драму; и хотя он плохо представлял свою роль, доверить ее бабке тогда он тоже не мог. Зато сейчас предчувствие вынуждало думать, как лучше выкрутиться: если на сцену выходят Либиги, даже такие их приблудные родичи, как Сильвия, то почти наверняка все кончится жалкой мелодрамой. Машина тронулась, и снова заговорило чувство долга; пусть не было ничего славного, возвышенного в свалившейся на него обязанности — это была обязанность, и ее надо исполнить, потому что как раз от обязанностей его поколение всячески оберегали, и вместе со своими ближайшими друзьями Морис не мог мириться с таким положением. А главное, с приливом гордости подумал он, многие ли из его друзей бывали замешаны в историях с любовницами, покушавшимися на самоубийство?
Но гордость — чувство переменчивое, и когда на Уэстбурн-гроув шофер резко затормозил перед пьяным, Мориса буквально передернуло от отвращения к собственному ребячеству. Он покраснел от стыда, словно кто-нибудь из друзей — Джервас или Селвин Эдкок — подслушал его мысли. Вся компания, разумеется, держалась того мнения, что грех нынче такая же скука и преснятина, как и добродетель. «Все та же Британия, только нечесаная и на фальшивом золоте», — так высказывался в прошлом семестре Джервас. Когда такси добралось до Брэнксом-террас, 42, Морис уже почти убедил себя, каким идиотством было его доброхотное рыцарство.
Разглядев замызганный, столетней постройки дом с облупившейся штукатуркой и почерневшим от сажи диким виноградом, Морис содрогнулся перед ликом столь чуждого мира. Его потянуло в свою спальню в бабкиной квартире, к центральному отоплению и книгам, к современному торшеру и напиткам со льдом. Не на всякие подмостки хочется и выходить. Он был готов пойти на попятный и велеть шоферу отвезти его домой, но распахнулась парадная дверь, и на порог ступила худая темноволосая женщина в джинсах.
— Мистер Либиг! — воззвала она деланным, с нотками раздражения голосом. — Мистер Либиг? Это здесь.
Морис вышел из машины и расплатился.
— Фрида Черрил, — назвала себя женщина. — Это я вам звонила.
Худое, лимонно-желтое лицо казалось до такой степени изможденным, столько усталости было в ее голосе, что Морис решил пока воздержаться от расспросов. Она ввела его в тесную, плохо освещенную прихожую и из воротника белой в синюю полоску рубашки потянула к нему длинную, желтую и нечистую шею. В ее больших темных глазах было мало выражения — хотя бы грусти. Она зашептала, дыша несвежим, чем-то ароматизированным запахом.
— Я вам сначала обрисую картину, — сказала она и указала пальцем на дверь сбоку. — Она там.
Морис понемногу приходил в себя.
— Врач уже у нее? — спросил он.
— Нет, к сожалению, — раздражаясь, ответила мисс Черрил. — Он обедал в Патни. Сейчас едет сюда.