И она в свою очередь поведала ему свою жизнь, причем ее рассказ был много живее. Большая семья, одуряющее сидение в родительском газетном киоске в Лутоне, бегство в Лондон, участие в массовках, парфюмерный отдел в универмаге «Вулворт», старшая официантка в ночном клубе, Виктор. У Мориса голова пошла кругом — настолько ее история была в духе газетных репортажей, и при этом такая личная. Он прервал ее только раз:
— А тюрьма?
— Такая жизнь хуже тюрьмы! — отозвалась она.
— Но хоть сейчас-то ты говоришь правду? — спросил он. — Прости, я не должен был так говорить. Но уж очень все как-то запутанно.
— Да нет, ты правильно спросил, — ответила она. — С какой стати ты должен мне верить, если я уже столько наврала? Но что я сейчас рассказала — это правда, а что раньше — вранье. Про тюрьму я сказала, чтобы было интереснее. Про Виктора я тоже наврала. Он мне не изменял. Сегодня вечером он не вернулся потому, что все совершенно безнадежно. Он видит, что не может мне помочь, и он прав, никто мне не поможет. Ни на что я не гожусь.
Самое время, чувствовал Морис, открыть ей глаза на то, какой может быть жизнь, какой она будет, когда его поколение заявит о себе, но вместо этого вдруг сам заявил о себе очень неожиданным образом. Он встал и поцеловал ее. Она так послушно лежала в его объятиях, что он перестал робеть и жадно и неумело целовал ее в губы, в щеки, в уши, в шею. Она затихла, мурлыча, как пригревшийся котенок.
— Как хорошо — сказала она сипло. — Мы молодые, и все правильно, да?
Все так же неумело он стал поглаживать ее плечи и едва не усыпил ее. И тут она отстранила его — мягко, но отстранила.
— Не надо, — сказала она, — ни к чему это. Мы с Виктором принадлежим друг другу. Ужасно, но это так.
Морис впервые различил в ее голосе легкий американский акцент.
— Мы с Виктором пропащие люди, — сказала она. — А ты нет. Слушай, — продолжала она, — ты мне нравишься. Ты все так понимаешь, и ты мне помог. Мне нужен друг, с которым можно поговорить. Хочешь быть моим другом?
Так грустно ему еще никогда не было, но он превозмог себя и ответил согласием.
— А сейчас я хочу спать, — сказала она. — Тебе лучше уйти: если Виктор вернется, ему будет неприятно тебя застать, а у меня уже нет сил ни на какие скандалы.
— Доктор велел… — начал Морис.
— Очень тебя прошу: не порть ничего.
— Хорошо, — сказал Морис, — но ты больше не будешь делать глупостей?
— Клянусь, — сказала она. — А ты еще приходи. Мне нравится тебя слушать.
Морис направился к двери.
— Разумеется, я зайду завтра, проведаю тебя.
Поколебавшись, она лениво улыбнулась в ответ.
— О’кей, — сказала она, — только раньше пяти не приходи. Я хочу всласть выспаться.
И она свернулась калачиком в несвежих простынях и одеялах.
Такси не попалось до самой Мраморной арки, и Морис решил и дальше идти пешком — благо, было о чем подумать.
Спал он тоже долго и крепко. Когда он проснулся, миссис Либиг кончала второй завтрак. Ей все-таки не давало покоя, что он оказался втянутым в ночные треволнения.
— Не представляю, что сказать Норману, — сказала она. — Ему бы должно понравиться, что ты так старался для приятельницы его брата. Но один бог ведает, что скажет твоя мать. Их мыслей не угадаешь. Лучше ничего им не говорить. Вот! — решила она. — Ничего им не говори. Слышишь? Ничего не говори. А вообще ты был молодец, Морис.
Он поел с аппетитом, и она еще больше успокоилась.
— Виктор попал в скверную историю, — сказала она. — Что ж, такую он себе устроил жизнь. Паула обязана дать ему развод. Я с ней поговорю. У нее хорошая работа — чего ради она за него держится?
Однако на вопрос Мориса, договорилась ли она с тетей Паулой о встрече, бабка ответила уклончиво:
— Успеется. Чепуха все это, в конце концов. Выбрось ее из головы, слышишь? Рано тебе об этом думать. Хватит с тебя диких уток. Недоставало еще Сильвии с Виктором. Все это сплошная чепуха. Они сами захотели такой жизни.
И на этом она закрыла тему. Сейчас ее больше волновало, чтобы он вовремя вернулся и забрал ее на «Игру в пижамах».
Задолго до пяти Морис был на Уэстбурн-гроув и оставшееся время, как на иголках, просидел в кафе. Когда часы на ближайшей церкви пробили пять, он бегом припустил к дому Сильвии, обмирая от страха, что ее рассердит его неточность. Когда Сильвия открыла дверь, его страхи словно бы подтвердились, потому что взгляд у нее был хмурый. При дневном свете ее внешность огорчала. Против ожидания, она оказалась ниже ростом, и поэтому ее полнота была, пожалуй, чрезмерной. Из тесного белого свитера вызывающе выпирала грудь, под юбкой в обтяжку колесом круглились бедра. По контрасту с густо накрашенными яркими губами щеки казались воскового цвета. Пряди светлых волос свешивались на лоб. И однако весь ее вид только распалил его желание.