По мере того как вино размывало скованность, происходило смешение сословий. Угодливость работников стала сменяться презрением, с каким они всегда относились к чуть завуалированному беспутству тех, кого обслуживали. Постояльцев фривольный тон персонала удивил — откуда им было знать, что условия труда в этом отеле способны привлечь лишь грязную пену с того огромного потока рабочей силы, который кризис выплеснул в Лондон. Впрочем, свой к своему поневоле тянется. В сущности, господа и слуги в равной мере принадлежали здесь к разряду «люмпен».
Они встали в круг, чтобы песней встретить наступающий 1932 год, и над ними заколыхались воздушные шары — красные, синие, зеленые, серебряные: колбасы, луны. Клер крепко сжимала руку Тома, и ее звучное контральто выводило «За счастье прежних дней», перекрывая все остальные голоса. Берта сдавленным шепотом сообщила свое новогоднее пожелание на ухо Грирсону. Инид, стоявшая рядом, вздрогнула от неожиданности — ей послышалось ужасное слово, из тех, что не произносят вслух. Миссис Манн тоже что-то прошептала, но ее пожелание как будто сводилось к тому, чтобы в 1932 году носили больше бандо, а Руби поклялась себе, что в жизни больше не пойдет ни на один бал. Сэр Чарльз держал свой воздушный шар в руках.
— Уповаю, что в наступающем году будет больше товарищества между людьми, — произнес он высокопарно. — Следуя примеру Ахилла… — Но не докончил фразу, потому что шар внезапно лопнул прямо у него под носом, так что рассыльный в полном восторге чуть не подавился от смеха. Брюс, сидевший в сторонке без пары (Глория ушла «в одно местечко» поправить лямку), загрустил и решил про себя больше не иметь дела с женщинами. Тому вспомнилось что-то, когда-то услышанное в мюзик-холле. «Обещаю весь год эту радугу дивную хранить в благодарной душе», — проговорил он и с облегчением убедился, что именно такой сентиментальной белиберды и ждала от него Клер.
Откинувшись в кресле, полузакрыв глаза и пуская колечки дыма, она произнесла то цинично-остроумное обещание, что повторяла уже пять лет подряд.
— Обещаю, — протянула она, — вести себя хорошо всякий раз, как усмотрю в этом пользу… — и добавила все с тем же смешком: — для себя, — но почему-то ей самой эта немудреная шутка показалась сегодня более осмысленной, чем когда-либо. Видно, и в самом деле есть на свете что-то, кроме тряпок, подумалось ей, и она устремила взгляд в самую глубину ирландских глаз Тома.
Жесткий, капризный голосок Стеллы Хеннеси вторгся в их грезы.
— А я и не знала, что вы социалистка, миссис Тэлфорд-Рич, — сказала она, и глаза ее были не глаза, а удивленные голубые шарики. — Вы, я вижу, твердо вознамерились сломать классовые барьеры. Надо будет и мне принять новогоднее решение — по проблемам труда, — добавила она сухо и бросила на Тома взгляд презрительный и угрожающий.
Однако еще до конца праздника Стеллу Хеннеси ждали и более серьезные неприятности с персоналом. Четверть часа спустя направляясь к себе в контору, она шла мимо маленькой гостиной в пристройке. Через приоткрытую дверь, в слабом свете, падавшем из окна, она увидела две фигуры — Глория на диване, а поперек ее Брюс, у нее платье совсем съехало с плеч, и он ласкает ее полные обнаженные груди. Стелла отпрянула от двери, чтобы ее не заметили. У Глории вырвался пьяный смешок.
— Небось, вы так и с мамашей Хеннеси забавляетесь.
Брюс икнул.
— Да ну ее, старую корову. По мне, лучше из кокосового ореха молоко выжимать.
У Стеллы тошнота подступила к горлу: боже мой, да стоит ли терпеть эту каторгу даже ради того, чтобы Поль мог окончить курс в Мальверне.
— «Если это вина, тогда я виновен, виновен в любви к тебе», — промурлыкал Том своим вкрадчивым ирландским тенорком.
— Красив до неприличия, — сказала Клер. В конце концов, ни леди Чаттерли, ни жена Пентефрия не уронили себя в глазах общества. А чем она хуже?
— Вы ослепительны, вы бесконечно прекрасны, — отозвался Том. Это было та-к похоже на кино, что собственные слова безудержно увлекали его все дальше. — Чтобы такая красота пропадала даром — да это преступление, — продолжал он. И в Клер, прорываясь сквозь наслоения снобизма и наигранной пресыщенности, развевая даже плотные облака жалости к себе, столько лет обволакивавшие ее чувства, стало просыпаться желание. Как часто она уверяла других, что одевается элегантно только для собственного удовольствия, все это ложь, чепуха, куда приятнее одеваться элегантно, чтобы доставить удовольствие мужчине.
— Можно я к вам приду ночью? — хрипло спросил Том, но тут же с огорчением сообразил, что она ведь спит в одном номере с Брюсом. — Я вам покажу, где меня найти, где мы вкусим блаженства.