Воцарилось молчание. Первой нарушила его миссис Скраттон.
— Совету известны ваши планы?
— Разумеется, — сказал Джон, — и он полностью их одобряет.
— Члены Совета понимают, какие это повлечет за собой расходы? — спросил Тони, единственный практик Галереи.
— В Совете сидят деловые люди, они знают, что без затрат прибыли не получишь. — Джон окинул собравшихся взглядом. — На сегодня, пожалуй, хватит, — сказал он. — Я знаю, что вы будете помогать нашим новым сотрудникам так же охотно, как помогали мне, пойдет ли речь о передаче опыта или — что не исключено — о работе под их началом.
В голосе Джона прозвучала откровенная издевка.
— Следует ли вас понимать так, что мы перейдем в подчинение новым сотрудникам? — спросила миссис Скраттон.
— В тех случаях, когда будут приглашены крупные специалисты, вопрос о старшинстве, возможно, придется пересмотреть, — сказал Джон.
— Вы, надеюсь, понимаете, что в таком случае мы подадим в отставку, — сказал майор Сарсон.
— Это будет большой потерей для Галереи, но неволить вас мы, конечно, не можем. — Джон распахнул дверь и легким поклоном дал понять присутствующим, что они свободны.
— Ну и лихо же ты врешь, — сказала Вероника. — Неужто Совет утвердил это твое новое штатное расписание?
— Вероника, когда ты наконец поймешь, что правда — понятие относительное? — сказал Джон.
Вероника с минуту рассматривала пол.
— Пойду сварю тебе кофе, — сказала она чуть погодя.
— Валяй, — сказал Джон. — От побед меня всегда разбирает жажда. Когда я думаю, что эту троицу ждет несколько неприятных недель — и по заслугам, — у меня душа радуется. Расхлябанность заслуживает наказания.
— М-м, — неопределенно промычала Вероника.
— Это еще что такое? Уж не поймалась ли ты на их душещипательные разговоры о сэре Харолде?
— Вовсе нет, — сказала Вероника. — Я беспокоюсь не об этих недотепах, а о тебе.
— Обо мне? — сказал Джон. — Почему?
— Уж очень ты круто берешь, — сказала Вероника. — Это вредит твоему обаянию, а в нем залог твоего успеха. — И вышла варить кофе.
«Да, Вероника попала в точку», — подумал Джон и решил впредь вести себя поаккуратнее. А вообще-то такие колкости подрывают самоуважение. Вероника, конечно, ему предана, но уж слишком хорошо она его знает, видит, можно сказать, насквозь. Обаяние для успеха штука важная, но самоуважение еще важнее. И он стал намечать дальнейшие перемены в штатном расписании: пожалуй, теперь секретарша без диплома ему уже не годится.
Бестактный гость
— Он очень сдал, — сказала Маргарет. — Ужасно постарел, стал какой-то угодливый.
— Тюрьма и не таких ломает, на то она и тюрьма, — сухо заметил ее муж.
— Тебе все просто, можно трезво рассуждать, судить, искать умные объяснения. А мне Артур брат, и сколько ни объясняй, все равно тошно смотреть, как он тут без конца теребит галстук или оттягивает пальцем воротничок, величает полковника Гордона «сэром», поддакивает каждому твоему слову, вскакивает, стоит мне шевельнуться. Прямо жалкий мальчишка, который пришел хлопотать о месте после второразрядной закрытой школы, — но ему ведь не девятнадцать, ему шестьдесят, пойми, Малькольм, шестьдесят!
— А знаешь, — сказал Малькольм Таррант, ставя рюмку портвейна на маленький столик, — нам с тобой даже представить трудно, какую роль сыграла закрытая школа в жизни Артура. Когда я заезжал к нему в Тамкастер, меня поразило, до чего большое значение придает ей публика в городке. Благодаря ей он добился веса, стал управляющим в банке… точно это не школа, где его когда-то учили, а пропуск на самый верх. А в последнее время она и вообще стала для Артура чем-то вроде спасательного круга. Нам порой кажется, будто в тюрьмах сидят одни выпускники закрытых школ, каждый с незаконно присвоенным военным званием и усами щеточкой — «питомец закрытой школы за решеткой!»… но газеты потому и поднимают шумиху, что это редкость. Одному богу известно, какой ажиотаж начинается среди всяких там рецидивистов — да и надзирателей, если уж на то пошло, — когда к ним попадает такая птица… мы часто разглагольствуем об ужасах войны, но что может быть кошмарнее унтер-офицерского подобострастия. В общем, подобострастие подобострастием, но поверь — Артур извлек из всего этого большую выгоду.
Глубокие темные глаза Маргарет не выдавали смятения, но тонкие, чуть подкрашенные губы плотно сжались, а тапирий нос, достойный карандаша Эдварда Лира, побелел еще больше. Она поплыла через комнату подбросить полено в просторный камин, и ее роскошное вечернее платье из серебристой парчи зашелестело, замерцало в отблесках яркого пламени. Крошечная рюмка с изумрудно-зеленой жидкостью — Малькольм вечно подтрунивал над чисто дамским пристрастием жены к мятному ликеру — осталась на каминной доске между Силеном с пастушкой из челсийского фарфора и скромной серой вазой, полной медных и золотистых хризантем.