Прошло несколько недель.
Дональд с наслаждением потянулся в постели, блаженно отдаваясь дреме, подступающей к нему, несмотря на ранний час, — всего половина одиннадцатого. Поразительно, с какой точностью он тогда предсказал события грядущей недели — все, кроме одного, и притом чрезвычайно важного! Да, думал он, даже сегодня его нельзя не назвать чрезвычайным, хотя, пожалуй, еще несколько месяцев, а может быть, и недель — и оно утратит оттенок «чрезвычайности», таковы прихоти человеческой памяти и человеческих привязанностей, надо это признать, и не потому, что он циник, нет, просто с течением времени приучаешься трезво смотреть на вещи. Да, в высшей степени показательная была неделя, прямо-таки наглядный образец его отношений с матерью.
Взять для начала встречу с Алеком. Как ее, наверно, задело, что по приезде домой он в первую же неделю навязал ей общество Алека. И как характерно, отметил он с горечью, что он счел нужным угодливо сообщить ей о встрече с другом. Были в числе его приятелей такие, к которым она всегда относилась немилостиво, и к ним принадлежал Алек Лават. Способный мальчик из Шотландии, выпускник обычной средней школы — не о таком друге она мечтала для сына, когда он поступал в Кембридж, и общность их литературных увлечений, которые она не разделяла, лишь осложнила положение. Она с таким жаром взялась приручать этого застенчивого молодого медведя, но все было напрасно — он упрямо оставался другом ее сына, а не ее другом, и это расхолаживало. Дональд вспомнил, как она поморщилась, узнав о предстоящей встрече.
— Алек! Вот это сюрприз! — сказала она. — Вероятно, совсем изменился после армии — там, должно быть, его пообтесали. Каким он умел быть милым, когда хоть ненадолго забывал, что своими силами выбился из низов! Страшно важничал, излагая свои ребяческие суждения, и страшно стеснялся своего прелестного шотландского выговора.
— Шотландский выговор исчез бесследно, — заметил Дональд.
— Вот жалость! Непременно надо будет посмеяться над этим, и все вновь станет на свои места.
Вечером, когда зазвонил телефон, она кинулась брать трубку.
— Еще бы! Конечно, приходите, обязательно! — услышал он, и дальше, с нарочитым шотландским акцентом — Ах ты, горюшко! Куда девался ваш славный шотландский говорок? Уж не в Италии ли позабыли?
В честь Алека она сочла нужным позвать к обеду молоденькую француженку. Она всегда питала слабость к представительницам французского среднего класса с их внешним шиком и знанием пустых условностей, и ее гостья могла служить классическим примером того и другого. Вечер прошел не слишком удачно. С бедного Алека застенчивость слетела лишь на минуту, когда он принялся рассказывать о своем последнем увлечении — ранним Вордсвортом.
— Наивно полагать, будто «Прелюдия» могла возникнуть без этих ранних поисков нового, свежего, — возбужденно заговорил он. — Иные из них нелепы, если угодно…
— Ая-яй, Алек, как не стыдно, — перебила его миссис Каррингтон. — Я-то, положим, знаю, что вы нас водите за нос, но мадемуазель Планке, чего доброго, подумает, что вы это серьезно. Помните, вы — первый профессор английской литературы, какого ей довелось увидеть живьем, вам никак нельзя ронять себя в ее глазах. — А когда Алек попытался возразить, что говорит вполне серьезно, она только фыркнула и резко продолжала: — Какой, право, вздор! Вы еще, пожалуй, начнете мне доказывать, что «Юродивый» — вершина английской поэзии. Я думаю, мадемуазель Планке, во Франции происходит такая же точно бессмыслица. Едва только какого-нибудь прескучного замшелого писателя благополучно уберут в чулан, как этим несмышленым птенцам зачем-то требуется снова вытаскивать его на свет божий и наводить на него глянец. Делать им нечего, вот и все.
Поход к Сэмюелам на коктейли заведомо не сулил ничего доброго, но мамочка настояла, и они пошли. Если Алека Лавата она только недолюбливала, то Розу Сэмюел просто ненавидела. Она не могла тягаться с Сэмюелами в богатстве и утонченности. А главное — ревновала его к Розе. Летом 1942 года он побывал у них в Эссексе — с этого невинного события все и пошло. «Роза Сэмюел позволила себе с Дональдом много лишнего», — объявила она тогда тете Норе.