— Между прочим, я знаю многих ребят оттуда, так что все будет нормально.
— Вот и молодец, — сказал мистер Картрайт. — Продолжай в том же духе.
И потрепав мальчика по плечу, он двинулся дальше по набережной.
«Я солгал ему дважды, — размышлял Родни, — и меня непременно уличат. Как всегда. Почему, спрашивается, было просто не сказать, что я не хочу идти в этот проклятый физкультурный зал? Зачем надо было говорить, что я знаю ребят из интерната, когда я их не знаю? А затем, что ты испугался, испугался, как бы он не заметил твоего страха. А теперь мама с папой узнают, что я солгал, и запрезирают меня. Если бы я умирал, как Тетчер, когда у него был менингит, они бы не сплавили меня в интернат, они бы оставили меня дома. Если бы умер папа, я вел бы себя как взрослый и мама гордилась бы мною. Мы все сидим в классе на вечерней молитве, как вдруг меня вызывает старый Паффин: „Брент, голубчик, выйди-ка на минутку в коридор, с твоим отцом плохо“. Побледнев, весь напрягшись, я твердым шагом выхожу из класса. Мама сидит в кабинете Паффина и рыдает. „Не нужно мне ничего объяснять, сэр, я все и так понял. Мой отец умер“, — говорю я, кидаюсь к матери и нежно обнимаю ее. „Не плачь, родная, я постараюсь вести себя так, чтобы ему не было стыдно за меня. — И потом опять к Паффину: — Не откажите в любезности, сэр, налить моей бедной матери рюмку бренди“. Вечно я что-нибудь фантазирую, только это и умею. И все-таки нечестно, не дают мне возможности проявить себя, только и слышишь: „не приставай“ да „не мешай“. Вот сяду сейчас здесь и буду читать до самого вечера „Потерпевшие кораблекрушение“, может, тогда хватятся!»
Родни так увлекся историей таинственного груза, спрятанного в трюме затонувшего судна, что не сразу заметил, что он не один. Первой заговорила полная пожилая дама в меховом пальто:
— У тебя, видно, очень интересная книжка? — спросила она. Родни подумал, что своим вытянутым лицом, маленькими глазками и бородавками на щеке она очень напоминает огромного, закутанного в мех гиппопотама.
— Что может быть лучше увлекательной книжки теплым весенним днем, — произнес пожилой господин заунывным голосом, который как нельзя лучше соответствовал уныло свисавшим длинным белым усам и водянистым навыкате глазам старого мопса.
— Это Роберт Льюис Стивенсон, «Потерпевшие кораблекрушение», — не без гордости сообщил Родни.
— Как же, как же, — оживился пожилой господин, — беспощадный Пинкертон, — и, обратившись к жене, добавил — Нет, дорогая, ты его не знаешь. Он немного смахивает на того американца, с которым мы познакомились в прошлом году. Помнишь, эти его идиотские подтяжки.
— Что за радость читать о нем, — отвечала его жена, — он был ужасно воспитан. Впрочем, в книге это, наверное, не так заметно.
— Моя жена из тех несчастных людей, которые не умеют читать, — объяснил пожилой господин без тени улыбки. Перехватив озадаченный взгляд Родни, пожилая дама смеясь запротестовала. — Фактически так оно и есть, — продолжал пожилой господин, — до самой старости она отказывала себе в этом удовольствии. Я же, когда был в твоем возрасте, бредил героями своих книг, как и ты, разумеется. Помню, я неделями воображал себя д’Артаньяном, этим великим гасконским пройдохой. Наверно, именно тогда я и решил отрастить себе эти усы. Причем, знаешь, мой д’Артаньян вел себя иначе, чем в книге. Я, например, всегда в последний момент спасал миледи от плахи. Существо она была не самое добродетельное, я понимаю, но долг мужчины — помогать красивым женщинам, когда им грозит опасность.
— А помните, как миледи соблазняет Фелтона? — спросил Родни.
— Еще бы не помнить, — ответил пожилой господин и покосился на жену, лицо которой выражало живейший ужас. — Можешь не смущаться, дорогая, наш юный друг употребил слово «соблазнять» в самом общем смысле, в значении «уклониться от долга», только и всего. Впрочем, есть одна книга, которая моей жене нравится, — теперь он опять обращался к Родни, — наши внуки прошлой зимой прочли ей «Ветер в ветлах». Нетрудно догадаться, что она влюбилась в Жаба.
— Неправда, — возмутилась пожилая дама, — он просто отвратителен.
— Ну что вы, — позволил себе не согласиться Родни, — он славный и добрый, только хвастун.
— Вот именно, — поддержал его пожилой мужчина. — Никто из нас, увы, не лишен недостатков, даже ты, моя дорогая. К тому же он был из первых автомобилистов, хотя я не уверен, можно ли поставить это ему в заслугу. Во всяком случае, к педагогам он относился с нескрываемым пренебрежением, которое наш друг наверняка разделяет. — И он, от души смеясь, процитировал — «В Оксфорде много ученых мужей соображают не слабо…»