Лишь в одном их взгляды не совпадали: Изабелла твердо стояла на том, что все надо делать с наименьшими расходами — и у нее, и у Брайена бережливость была в крови. От этих проблем Гай полностью устранился, но он познакомил ее с четвертым «китом» — Таней Мул.
— Стерва, каких мало, котик, — наставлял он Изабеллу, — но может достать недоставаемое, и по сходной цене. Ее век пришел с войной, как только жулье начало работать по-крупному.
Когда-то миссис Мул была красавицей в стиле Глэдис Купер, но теперь ее лицо покрывала мелкая паутина морщинок, из которой призывно смотрели большие и глубокие голубые глаза; ее волосы всегда были уложены в очень высокую прическу и имели густой фиолетовый оттенок; она носила исключительно черные платья лучшего найтсбриджского покроя с неизменным жемчужным ожерельем. Для Изабеллы ее услуги были неоценимы: хотя миссис Мул и запрашивала немалые комиссионные, ей были известны бесчисленные «левые» пути приобретения слуг, мебели, рабочих и продуктов в обход карточной системы; она задолго чуяла банкротство и всегда первой являлась на распродажу; она отлично знала, какой владелец произведений искусства переживает трудные времена и на какую минимальную цену он согласится. Не удивительно, что при таких четырех союзниках Изабелла не сомневалась в успехе.
Однако в разгар победоносной кампании ее постиг страшный удар: юристы пришли к заключению, что дьявольский, преступный, сумасшедший пункт завещания дяди Джозефа правомерен. Даже Брайен, извлеченный из водоворота лекций, докладов и профессорских обедов, вынужден был признать, что положение критическое. Изабелла была в отчаянии. Глядя на еще не обставленную большую гостиную (они уже выбрали эпоху Людовика XIII), она думала о готовящемся кошмаре. Ясно, что такой вопрос ей не решить в одиночку — необходим совет союзников.
Изабелла непрестанно ходила взад и вперед возле пылающего камина и говорила, отнимая сигарету от нервно напряженных губ и выпуская гневные клубы дыма. Ее взгляд скользил по монаху Сурбарана с его совой и обезьяной и по желто-голубому гобелену, на котором всадников в охотничьих костюмах окружали дородные нимфы и сатиры; изредка она поглядывала на Гая, растянувшегося на полу, на его пальцы, теребящие зимнюю розу, но упорно не смотрела на Брайена, леди Мод, миссис Мул и профессора, неподвижно сидящих на стульях с высокими расшитыми спинками.
— Я надеялась, что мне не придется вам все это рассказывать, — говорила она. — Конечно, совершенно очевидно, что дядя Джозеф и тетя Глэдис были невменяемы, когда писали завещание, однако для закона, как выясняется, это все равно. Ах, как это типично для страны, где все решают сантименты, вопреки велениям господа, да и простой логике существования. Бесполезные, умалишенные старики, предавшие честную англиканскую веру ради нелепого сектантства, задумали акт деспотичного надругательства над будущим, а юристы твердят лишь о праве англичанина распоряжаться своими деньгами, как он пожелает. И поэтому вся наша жизнь — наша с Брайеном жизнь — должна быть перечеркнута, мы должны стать посмешищем. Вы только послушайте: «Буде во исполнение высшей воли я и моя горячо любимая супруга предстанем перед нашим творцом, канув в морскую пучину или при иных обстоятельствах, так что наши бренные останки невозможно будет захоронить в соответствии с христианским обычаем там, где наши горячо любимые племянница и племянник или, божьей волею, другие наследники смогли бы подобающим образом навещать нас и изъявлять, как приличествует, свою к нам любовь и уважение, тогда я распоряжаюсь поместить два памятника, уже изготовленные по моему заказу, в той зале нашего дома на Портман-сквер, в которой они будут принимать гостей, с тем чтобы мы в известной мере могли быть с ними в часы веселого застолья и разделять их счастливый досуг. Это распоряжение надлежит выполнить неукоснительно; в случае же их несогласия все наше состояние следует передать нижепоименованным благотворительным фондам». И вот к этому, — вскричала Изабелла, — к этому! — нас принуждает закон. — Она умолкла, красноречиво потрясая документом.