— А как называются вот эти цветы, красно-синие со светлыми листьями? — спросила она.
— Линум, — отвечала миссис Сэрл. — Лен. Ну знаете, в Библии — «трости надломленной не переломит и льна курящегося не угасит»… ой, что-то тут, кажется, не так…
— Да, смысл уловить трудновато, — согласилась Элспет.
— А как же иначе, — сказала миссис Сэрл. — Ведь это из области религии. Кто станет искать смысла в религиозном чувстве? Это едва ли было бы достойно верующего. Пожалуй, это было бы даже предосудительно.
Элспет улыбнулась, мысленно утверждаясь в собственном символе веры.
— Нет, — продолжала миссис Сэрл. — Просто я терпеть не могу это выражение: «трость надломленная», «сломанный тростник». Вы когда-нибудь состояли в рядах ЖДС[2]? Нет? Ну да, вашему поколению повезло. А вот меня это не миновало. Во время войны Генри заставил меня вступить в оксфордское отделение, сказал, что это мой долг. Ничего себе долг — разносить кружки подслащенных помоев солдатам с гнилыми зубами. Но я-то вспомнила сейчас, как все женщины выражались там готовыми штампами — всю зиму называли себя не иначе, как «дрожащими тварями», а если кто не выполнит, какого-то очень уж бессмысленного задания — со мной, например, это постоянно случалось, — тут же навешивают ярлык «сломанная трость». Но я оторвала вас от работы, мисс Эклз, — продолжала она, — Генри мне этого не простит. Как это, наверно, замечательно для вас обоих, что вас связывает общий интерес ко всяким пошлым личностям. Впрочем, в отношении кружка Шелли — так он, кажется, называется, вы ведь сейчас над Шелли работаете? (этот вопрос она задала уже седьмой раз за пять дней, отметила про себя Элспет), — так вот, в отношении всех этих Шелли меня возмущает не столько их пошлость, сколько утонченное ханжество.
— А может быть, вам не нравится их честность, — сказала Элспет.
— Очень возможно. По правде говоря, мне не казалось, чтобы они были особенно честны. Но если и так, мне бы это безусловно не нравилось. Наверно, очень приятно столько всего знать, как вы, и уметь так четко все сформулировать. Но кроме шуток, мне очень совестно, что я оторвала вас от семейства Шелли и от их оргий честности.
Когда же Элспет возразила, что ей хотелось бы побыть с ней, миссис Сэрл предложила отправиться вместе на огород набрать крыжовника.
Она пошла в дом за миской, а Элспет, глядя ей вслед, думала, просто не верится, что когда-то она была «несравненной Мирандой». Конечно, в самых этих словах звучала наигранная галантность, на которую в наши дни ни у кого уже не хватает времени; но и помимо этого, лицо и фигура, исхудавшие как у бельзенской узницы, исступленный немигающий взгляд и растрепанные патлы плохо вяжутся с представлением о женщине, некогда вдохновлявшей поэтов и кружившей головы дипломатам; о женщине, чье влияние выплеснулось за пределы университетского мирка в большой мир литературного Лондона, где она могла потягаться с самой Оттолайн Моррелл[3]. Страдальческая мольба в блуждающих глазах, временами поворот головы на лебединой шее — вот и все, что могло напомнить о ее прославленной красоте, да и то слишком уж это смахивает на портреты Лейвери[4]. Нет, подумала Элспет, все это просто гротескно — если воспользоваться любимым словечком самой миссис Сэрл. И пресловутое ее обаяние вспыхивало лишь изредка, да и тогда она словно бы снисходила до вас, как в каком-нибудь великосветском романе девяностых годов, когда графиня одной мимолетной улыбкой из окна кареты дарит бедному поэту райское блаженство. Руперту Бруку и Флеккеру[5] такое, возможно, и нравилось, но сегодня это нестерпимо. Эта брюзгливая ирония, озлобленное издевательское лукавство, эта нарочито пренебрежительная манера держаться с тем, кто моложе и ниже по положению, неужели это и есть тот ум, за который ее дарили дружбой Фербенк и Литтон Стрэчи[6]? Невозможно поверить, что люди могли терпеть такую самонадеянность, довольствоваться такой тривиальностью. Судить о фрегате по выброшенным на берег обломкам крушения — это, возможно, несправедливо. В какой-то момент Миранда Сэрл, очевидно, стала невменяема. Даже старые оксфордские друзья отвернулись от нее, им стало невмоготу сносить ее выходки, ее эгоизм, ее грубость. Но Элспет считала, что личное горе — не оправдание для такой деградации. Ведь и у других матерей сыновья погибали в автомобильных катастрофах, а они продолжали жить; и другие женщины бывали обречены на прозябание в провинции, однако не теряли милосердия. Просто чудовищно, что человек такого интеллектуального масштаба, как Генри Сэрл, человек, занятый такой бесконечно важной работой, прикован к этому живому трупу. До нее уже и раньше доходили слухи о тайном пороке миссис Сэрл, кое-какие рассказы об унизительных положениях, в каких по ее милости оказывался ее муж, но только теперь, пожив в их коттедже в Сомерсете, она осознала, как неуклонно это рабство подтачивает его силы.
2
Женская Добровольная Служба — общественная организация, которая во время второй мировой войны участвовала в ПВО, а также помогает пострадавшим от стихийных бедствий и пр.
3
4
5
6