Похоже, цивилизованность вкупе с просвещенностью играла большую роль в его методе обольщения — ведь и брак мой он не принимал всерьез на том же основании.
— В любом просвещенном веке, — говорил он, — к такому положению вещей отнеслись бы разумно, — и принимался разглагольствовать о Конгриве, Ванбру[56] и итальянских нравах. Но мне не хотелось поступать опрометчиво: Ванбру и Конгрива давно нет в живых, да и мы не в Италии времен чичисбеев, к тому же такого рода связи быстро выходят из-под контроля, и пусть жизнь моя протекает скучновато, зато спокойно. И сколько Родни ни предрекал, что я в скором времени стану стервой, я наслаждалась нашими теперешними отношениями вовсю, а вот будет ли мне по вкусу, если я покорюсь Родни в плане физическом, в этом я очень сомневалась.
Так что все шло без изменений, как я и хотела;, я наслаждалась двойной жизнью, ловкостью, с какой мы выходили из всевозможных переплетов, а если Родни и не наслаждался, зато ловкость проявлял сверхъестественную. Вот вам пример — однажды нам ужасно не повезло: мы с Родни собрались с утра поехать в Брайтон, как вдруг откуда ни возьмись является мать Генри. Я уже говорила, что к матери Генри можно относиться двояко: мне кажется, я относилась бы к ней добродушнее, не относись она ко мне с неизменной злобой. Как бы там ни было, отношения у нас не сложились, и наведываемся мы друг к другу крайне редко, потому что, как и большинству людей, каждой из нас легче вести войну на своей территории.
Мать Генри уделяет мало внимания нарядам, и в этот прохладный летний день на ней была вытертая беличья шубейка, а под ней твидовый костюм. О шляпах ее судить не берусь: она обычно ходит такая растрепанная, что за седыми космами их просто не разглядеть. Если бы отец в свое время разрешил ей поступить в университет, считают Грифоны, из нее вышел бы крупный ученый и она ничего другого и не желала бы. А так она прожила чуть не всю жизнь в Гемпшире, в просторном краснокирпичном доме эпохи королевы Анны, и от других дам, которые коротают дни, копаясь в саду, занимаясь варкой варенья и заседая во всевозможных комитетах, и ничего другого не желают, она отличается лишь тем, что вдобавок решает самые сложные кроссворды и, помимо биографий и путешествий, рекомендуемых воскресными газетами, порой читает французские, а то и немецкие книги. При виде меня мать Генри закрыла глаза; сделала она это невольно, ничуть не желая меня обидеть, — как я уже говорила, это ее обычная манера.
— Если вы не хотите, чтобы к вам врывались поутру, милая моя, вы зря поселились рядом с Харродзом, — вот как приветствовала она меня.
Так как мы с Родни были явно на выходе, я промолчала. Но поскольку мне хорошо известна грифоновская манера говорить полунамеками, я мигом смекнула, что до нее дошли слухи о нашем жильце и она явилась провести ревизию.
— Познакомьтесь, наш жилец Родни Кнур, — сказала я. — А это мать Генри.
Очевидно, Родни тоже понял, чем вызван ее визит, потому что он с места в карьер сказал:
— Здравствуйте! Как жаль, что мы пообщаемся лишь на лету: я убегаю в Лондонскую библиотеку.
— Вот как? — сказала мать Генри. — Значит, вы из тех новоиспеченных читателей, которые держат на руках все нужные нам книги. Нам, деревенским жителям, очень сложно пользоваться библиотекой. Вот при жизни мистера Кокса… — Тут она вздохнула, и вздох ее должен был послужить укором Родни и намеком мне — пусть, мол, я не сомневаюсь: она его выведет на чистую воду.
Я предприняла отвлекающий маневр:
— Вы ведь останетесь, выпьете со мной кофе или чего другого?
Но она не дала себя отвлечь.
— Вы, я вижу, не представляете себе, как я занята по утрам, милая моя, — ответствовала она. — Я ведь не в Кингстоне живу, мне сюда не ближний путь. Вы, наверное, из тех занятых людей, которые считают всех остальных бездельниками. Просто я оказалась у Харродза, в двух шагах от вас, и решила, что, пожалуй, нам пора поглядеть друг на друга, пока мы обе еще живы. Впрочем, не хочу отнимать у вас времени. Так что если мистер Кнур и впрямь собирается в Лондонскую библиотеку, я, пожалуй, предложу ему взять такси на паях. Я несколько постарела и теперь плохо переношу, когда кондукторши в автобусах называют меня «девушкой», как это нынче у них принято.
И Родни понял, что ему не отвертеться. Впрочем, я напрасно за него беспокоилась — вечером Генри рассказал мне, что мать, наведавшись к нему в издательство, превозносила Родни до небес, только о нем и говорила. Оказывается, он был так любезен, что помог ей найти лучшее издание Сен-Симона, в благодарность она пригласила его пообедать, и он предложил пойти к Уилерсу. Должно быть, Родни сумел увлечь ее беседой, потому что даже большой счет не восстановил ее против него.
56