Однажды ночью меня разбудил плач матери. Она плакала так горько и громко, что сон у меня как рукой сняло.
Плача, она разговаривала сама с собой: «Да будь ты чище, чем вода в ручье, белей молока — все равно тебя очернят. Лучше умереть, чем служить им, проклятым!»
В это время домой вернулся отец. Озабоченный, хмурый. Я понял: что-то недоброе случилось, и уже не мог заснуть.
Отец долго молча сидел на нарах. Потом тяжело вздохнул и спросил:
— Кто мог их взять? И сколько же денег пропало? Я слышал, будто бы десять рублей. А может, и больше?
И мать, рыдая, стала рассказывать:
— Кто взял? Конечно, хозяйский сыночек Габдулла. Я своими глазами видела, как он схватил деньги и вышел. И бумажку разглядела: десять рублей. А когда я сказала об этом хозяйке, она на меня набросилась: «Не возьмёт мой сын, не возьмёт! Это ты сама украла и хочешь всё свалить на безвинного ребёнка. Это вы крадёте потому, что вы — нищие, голь, а у него всё есть. Зачем ему красть?»
Отец еще больше расстроился:
— Надо уходить отсюда, искать новое место. Только вот задаток держит. Как только смогу вернуть задаток, ни одного дня здесь не задержимся. А пока придётся терпеть.
Ещё долго шептались отец с матерью. Я устал прислушиваться и уснул.
А на другой день из окошка нашего дома я видел, как оскорбили моего отца.
Отец подметал двор.
На двор въехала хозяйская пролётка. Кабиров мог ездить и без кучера. Он хорошо правил лошадьми сам.
Выскочив из пролётки, бай Кабиров быстро подошёл к моему отцу и начал его ругать:
— Чёрт! Почему не проверил, когда запрягал лошадь? Из-за тебя я мог искалечиться!
Потом я узнал, почему бай Кабиров рассердился на моего отца. В дороге у него порвались вожжи, лошадь круто повернула в сторону, и пролётка чуть было не опрокинулась.
— Если взялся мне служить, так служи как следует. Или убирайся на все четыре стороны и не показывайся мне на глаза. Плохому конюху скатертью дорога! — бай показал на открытые ворота.
Затем плюнул на землю и пошёл к дому.
— За кусок хлеба ты хочешь… — начал было отец.
Но Кабиров, обернувшись, грубо оборвал его:
— Он еще пререкается… Да с кем ты споришь, нищий, рвань!
Отец ещё долго стоял неподвижно, опершись грудью о черенок метлы, и лицо у него было серое, как пыль, на которую у его ног плюнул бай.
У меня на глазах были слёзы. За что так унизили моего отца?
А вечером мать рассказала, как её бранила жена бая за то, что она нечаянно выронила тарелку и тарелка разбилась.
Когда человек не слышит ласкового, доброго слова, он невольно и сам ожесточается. Отец в раздражении начал кричать на мать, и она заплакала. Когда родители ссорились, и мне становилось грустно.
В нашем доме не было ни солнца, ни радости.
Хлеба в нашем доме хватало, но мы с сестренкой не знали лакомств. Иногда мать приносила какие-нибудь объедки с байского стола.
Однажды мать принесла сковородку с корочками от пирога. На вид они были такие вкусные, из них сочился жир. Мы с сетрёнкой заранее облизывались, ожидая чая.
Попить чай пришел и отец.
По только мы уселись, как дверь распахнулась. К нам пожаловала жена бая Фатиха-абыстай.
Она обвела всех злобным взглядом, подошла к столу, схватила сковородку с корочками пирога и направилась к двери.
На пороге она обернулась и прошипела:
— Ничего нельзя оставить на кухне. Сейчас же кухарка потащит своим прожорливым детям. А им, ненасытным, всё мало!
Мы были так поражены, что никто не вымолвил слова.
Дверь осталась открытой, и мы видели, как Фатиха-абыстай выбросила корки собакам, а пустую сковородку понесла домой.
Гробовую тишину нарушил хрипловатый от смущения голос отца:
— Что же ты без спросу взяла? Зачем ты это сделала, мать! Неужели не знаешь нрава нашей хозяйки: чем бы она ни была недовольна, виноватыми будем мы.
Мать покраснела и заплакала. Голос её дрожал, когда она начала говорить:
— Боже ты мой! День и ночь работаешь не покладая рук, а у тебя на глазах у твоих детей корки отнимут и выбросят собакам. Детям объедки свои пожалела!
Отец уже спокойно заметил:
— Зато собакам не пожалела. Собаки для неё дороже нас.
Но мать не могла успокоиться.
— Почему взяла? Потому что знала — хозяева эти корки доедать не будут. Зачерствеют, и выбросят: ни себе, ни людям. А я не могу смотреть, как добро пропадает. Всё это она от злости сделала. Злится на мужа, а злобу срывает на нас.
Потом отец с матерью ещё долго говорили про семью бая, про его дом, но я их разговор не понял.