Оттолкнув меня от забора, бай повернулся к отцу:
— Если этот маленький воришка ещё раз попадётся мне на глаза, я ему руки-ноги переломаю!
Отец хотел возразить, но бай закричал ещё громче:
— Нечего заступаться за своего щенка! На днях этот негодный мальчишка нахально залез в наш дом, сегодня он ворует цветы. В конце концов, это уже стало нестерпимо!
Дома я ещё получил подзатыльник от отца.
— Вечно ты, малый, чего-нибудь натворишь, а мне и без тебя неприятностей хватает!
Думаю, что всё же отец понимал, что я не виноват. Потому что, когда к обеду пришла мать, они посовещались и мать начала укладывать наши вещи.
Я обрадовался. Значит, мы уезжаем! Уезжаем от злого бая, который плевал на отца, а меня выдрал за ухо, от его сварливой жены, от предателя Габдуллы…
И опять стук в окно: отца вызывали к баю.
Отец отсутствовал долго. Не знаю, о чём они говорили с баем, наверное, хозяин потребовал вернуть задаток. Потому что, вернувшись домой, отец приказал матери распаковывать вещи.
Мы остались.
Больше меня к байскому дому не подпускали. Мир для меня стал ещё тесней. Единственное место, где мне разрешалось дышать свежим воздухом, — пятачок во дворе под окнами нашего дома.
Мы жили как в плену. И никуда не могли уйти, пока отец не вернёт баю задаток.
И если мы ушли, то потому, что нам ворота открыло несчастье.
Заболел отец. Хватаясь за грудь, он часто кашлял. На лечение денег у нас не было.
Отец работал из последних сил. Но потом слёг и уже не поднимался с постели.
И безжалостный бай приказал нашей семье очистить помещение. Он наймет себе другого, здорового работника, больные ему не нужны.
Несчастная мать металась по городу в поисках жилья. Наконец ей удалось снять лачугу на окраине.
Помню, как мы переезжали. Отец не мог идти пешком, ноги у него отказывались ходить.
Где-то матери удалось раздобыть маленькую двухколёсную тележку. Сперва она перевезла на тележке две наши подушки и зелёный сундук.
Когда мать во второй раз грузила на тележку вещи, неожиданно появилась Фатиха-абыстай.
— Ну и семейка! Только и думает, как бы прихватить чужое. У нас ничего лишнего нет. Этак мы сами обеднеем, если будем раздавать свои вещи всяким проходимцам!
И Фатиха-абыстай вырвала из рук растерянной матери вытертый палас, на котором спал отец.
— Абыстай! — взмолилась мать. — Оставь нам этот старенький палас. Неужели за столько лет работы мы его не заслужили? Прошу не для себя, для больного мужа. Он теперь лежачий, а подстелить мне нечего.
Абыстай стояла как каменная, крепко держа палас.
— Мать, замолчи! Кого ты просишь? — остановил маму отец.
Он захрипел и больше не мог говорить.
И тогда кроткая мать повысила голос на хозяйку:
— Дай бог, и тебе дожить до такого же дня, чтобы и твои бока узнали, каково лежать на голых досках!
Кое-как отец добрался до порога, но тут его зашатало, дальше ступить он уже не мог.
Мать усадила отца на тележку. Маленькая сестренка тоже норовила забраться туда же, но места для нее не было.
Я взял сестрёнку за руку, и мы побрели за тележкой, на которой мать повезла отца.
Когда тележка выехала за ворота, отец обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на то, что мы оставляли, и сказал:
— Слава аллаху! Я молил его не дать мне умереть здесь рядом с конюшней и проклятым байским домом. Милостивый аллах услышал мою просьбу, исполнил мое желание. Теперь я могу спокойно закрыть глаза.
Мать промолчала.
Фатиха-абыстай со своим сыном и служанками с любопытством смотрели, как мы переезжаем.
Габдулла не мог не посмеяться над чужой бедой:
— А ты, оказывается, плохой конюх, Ахмуш! Какую тощую лошадь запряг, да ещё двуногую. Далеко на ней не уедешь! Ха-ха-ха!
Не утерпела, чтобы не вставить словечко и Фатиха-абыстай:
— Так им и надо! Не умели ценить хороших хозяев, пусть теперь попробуют прожить без нас!
Ни отец, ни мать ничего не ответили этим злобным людям.
Когда мы очутились на улице, я с облегчением вздохнул. Я словно попал из темноты в светлый, просторный мир, где мог шагать свободно, а не топтаться на тесном пятачке.
Мне только жаль было измученную мать. Она надрывалась, тележка оказалась для неё тяжким грузом.
Дорога была неровная, вся в выбоинах. Мать часто останавливалась, как обессилевшая лошадь, и отдыхала, тяжело дыша.
Лишь к ночи мы добрались до места.
Отец надрывно кашлял и тихо стонал.
В темноте я не мог толком разглядеть наше новое жилище, но каким бы оно ни было, всё же лучше, чем у бая. Здесь, по крайней мере, никто не запретит мне играть на улице.