Грязные тюфяки, пожелтевшие облезлые кошмы, латаные-перелатаные самовары, казанки… Старые, жалкие вещи. Но кому-то они нужны и дороги. Бывшие их владельцы, мужчины и женщины, не могли оторвать от отнятого у них имущества печальных глаз.
Перед подводой, разговаривая со стражником, важно прохаживался староста Саляхи. На груди у него блестела медаль. Но нас, мальчишек, куда больше интересовала шашка, болтавшаяся у стражника на боку.
Двое десятских [3] вынесли из дома Хабир-агая казан, должно быть вынутый прямо из печки, и самовар и швырнули на подводу. Самовар, ударившись о край подводы, жалобно загудел.
И толпа в ответ тихо загудела.
Из дома с женой и детьми вышел Хабир-агай.
Мы заработали локтями, чтоб протиснуться ближе и послушать, что говорит Хабир-агай.
— Самовар отобрали, казан отобрали, осталась одна коза. Как же мне жить с семьей, с ребятами? Все лето я на чужих полях спину гнул и не мог заработать столько, что бы сборы заплатить…
Староста грубо оборвал Хабира-агая:
— Молчать, безмозглый! Денег не платит и еще пререкается, других подстрекает против властей!
Толпа глухо заворчала.
Стражник что-то спросил по-русски у Хабира-агая, и тот ему ответил тоже по-русски. Я русского языка почти не знал и смог понять из ответа Хабира-агая только несколько слов:
— Я бывший солдат, откуда у солдата земля?
Должно быть, он сказал что-то еще неугодное, потому что стражник подозвал к себе десятских, что-то им шепнул, и они навалились на Хабира-агая, пытались куда-то его увести. Но Хабир-агай отчаянно сопротивлялся.
Тогда стражник зычно крикнул, выхватил из ножен — свою шашку. Мы даже зажмурились, так ярко она блеснула на солнце. Джиг! Шашка со свистом рубила воздух. Джиг… джиг…
Толпа в испуге попятилась.
Хабир-агай перестал сопротивляться, и десятские его увели. Жена и дети со слезами на глазах смотрели то на Хабира-агая, которого уводили десятские, то на самовар и казан.
Мы, мальчишки, были поражены: как это Хабир-агай не испугался такого важного и большого человека, как староста, даже отважился спорить с ним.
Один парень, постарше нас, нам объяснил:
— Хабир-агай был в солдатах, на военной службе всякое перевидел.
Ну, а солдат ничего не боится, на то он и солдат.
Подвода поехала дальше. Следующим был дом бабушки Сарби. И мы перекочевали туда же.
Десятские вытащили из дома бабушки Сарби перину и кошму. Как мы поняли из слов старосты, самовар бабушка Сарби успела припрятать.
Бабушка Сарби не спорила, не пререкалась со старостой. Она пыталась разжалобить его ласковыми словами:
— Саляхи, дитя мое, прошу тебя: пожалей мои старые кости, оставь мне перину и кошму. Работать я уже не в силах. Придется продать козу. Тогда и уплачу за все, что прикажешь…
Но Саляхи не пожалел бабушку Сарби.
— Когда продашь козу и придешь к нам с деньгами, тогда и выкупишь свои вещички. Да не тяни долго, иначе пропали твоя перина и кошма. Всем вам дается срок до следующего базарного дня. Больше мы ждать не будем.
И перина, и кошма бабушки Сарби полетели на телегу.
Нам, мальчишкам, было очень интересно: какие вещи будут выносить из дома дяди Мурата? Ведь он богатый человек. Наверняка у него найдется что-нибудь получше, чем засаленный тюфяк или закопченный казан!
Но подвода проехала мимо дома дяди Мурата.
Значит, в его кубышке нашлись деньги, чтоб уплатить сборы в срок. Ему нечего было бояться. С довольным видом он стоял у ворот, засунув руки в карманы.
На дядю Мурата не кричали, не замахивались на него шашкой, как на Хабира-агая, не потешались над ним, как над бабушкой Сарби. Староста и стражник даже поздоровались с ним за руку, немного постояли вместе, чему-то посмеялись. Бедному горе, богатому смех!
Ничего не взяли и у нашего соседа дяди Гинията. Не смогли взять, дом был заперт на замок. Десятские отбили кулаки, барабаня в ворота, им никто не открыл. Хитрый дядя Гиният куда-то ушел.
Тот же всезнающий парень объяснил нам, что сбить замок десятские не имеют права.
Почему мы не догадались уйти и запереть наш дом на замок?
Но теперь уже было поздно. Подвода остановилась возле наших ворот.
Мне было больно смотреть, как побледневший от волнения отец встречал незваных гостей. Он проворно вышел навстречу, жалкий, приниженный, как будто виноватый в том, что родился и прожил жизнь бедняком.
Никто не ответил на его вежливое приветствие и почтительный поклон.
Староста Саляхи строго спросил:
— Ну, Хисмат, приготовил деньги? Расплачивайся, да поскорее! У нас дел по горло.