Отец еще больше съежился, словно пойманный с поличным воришка. Переминаясь с ноги на ногу, он теребил свою начинающую седеть бороду.
Когда он наконец заговорил, голос его дрожал.
— Я не смог приготовить денег, Саляхи-агай. Но я собираюсь наняться к кому-нибудь жать рожь и попрошу задаток. А может тебе самому нужен работник, Саляхи-агай? На твоем поле я бы старался изо всех сил…
Но староста не дал отцу договорить:
— Ты что придумал? Залез в долги и еще деньги у меня выпрашиваешь?! Думаешь, у меня их куры не клюют?
Чем мог заплатить долги отец? Своими трудовыми руками. Но, видно, у старосты и без него хватало работников.
— Нищета, Саляхи-агай, нищета… — словно извиняясь, забормотал отец. — Нищета просит. Оставьте нам наши вещи. У кого-нибудь я постараюсь занять деньги и заплачу…
— Об этом надо было думать раньше! — отрезал староста.
Он позвал стражника и вместе с ним направился в наш дом.
Мы, мальчишки, прильнули к окнам.
Я думал, что, когда они своими глазами увидят нашу бедность, им будет стыдно что-нибудь у нас взять.
Но они не постыдились, и наши самовар и тюфяк были брошены на подводу.
А потом мы стояли у ворот всей семьей, глядя, как насильно увозят от нас наши вещи. Отец еще больше понурился, у матери на глазах блестели слезы.
Конечно, вещи были старые. Самовар весь в латках, вроде моей рубашки. Но как он весело шумел, словно напевал песенку, когда вокруг него собиралась вся наша семья.
Мы привыкли к нашим вещам, и они к нам привыкли. Хотя они и неживые, но, по-моему, им было грустно расставаться с нами, покидать наш дом.
И мне было их очень жалко. Особенно самовар.
III
Подвода уехала. Улица утихла.
Я снова вернулся домой. И сразу же почувствовал перемену. Наш дом уже не такой, как прежде. Там, где раньше лежал тюфяк, — пустота.
Мать пыталась закрыть эту пустоту двумя маленькими подушками, на которые не польстился староста Саляхи.
Взбивая подушки, мать заговорила. И голос у нее тоже был не такой, как раньше, словно чужой.
— Где бы найти денег, чтобы выкупить хотя бы тюфяк… Ведь это память о моей матери и мое приданое. Это первая вещь, которую я, молодая, когда мы поженились, принесла в свой новый дом. Потому-то он мне так дорог…
— Да ты не горюй, — откликнулся на жалобы матери отец. — До базарного дня раздобудем денег и выкупим и тюфяк и самовар.
Хотя в голосе отца не было уверенности, что он может выполнить свое обещание, мать успокоилась. Вспомнила, что время обедать, все, наверное, проголодались, надо поставить самовар.
Наш самовар увезли, и мы пошли просить у дяди Мурата и его жены. Но соседи нам отказали:
— Самовар нам самим нужен. Скоро вернутся работники с поля, надо же их чаем попоить.
Ну зачем они хитрили, зачем лгали? Ведь у дяди Мурата три самовара, хватило бы и для работников, и для нас.
Нашу мать не огорчил отказ. Она спокойно сказала:
— От богатого добра не жди. Ничего, обойдемся! Не дай бог зависеть от этих скряг.
Мать поставила на огонь казанок, когда вода вскипела, заварила цветы травы матрешки. Эту душистую заварку мы и пили, настоящий чай был нам не по карману…
Но на этот раз привычный чай никому не понравился.
— Пахнет железом! — поморщился отец.
А нам, ребятам, было скучно без веселой песенки самовара. Ведь казанок не способен петь.
Потом в этом же казанке мать сварила суп из борщевника. Но и он показался нам не таким вкусным, как раньше.
В это время к нам пришла бабушка Сарби и начала жаловаться на свою горькую судьбу.
Одна она. Сына Фаттаха забрали в солдаты. С прошлой осени мать ждет от сына весточки. Но Фаттах молчит. Может, его уже нет в живых? Другого сына, Салиха, освободили от воинской службы, чтобы он мог содержать престарелую мать. Салих уехал искать на заводе работу и пропал. И от него нет вестей.
Одна она. Заработать серпом, как раньше, не может, никто не наймет жать старуху, да и нет у нее сил. Ноги плохо ходят, все тянет прилечь. Но не полежишь на голых досках, а кошму и тюфяк забрали. И нет денег их выкупить.
Вот она и пришла к нам с просьбой:
— Хисмат, дитя мое! У тебя доброе сердце. Помоги мне!
Отец удивился:
— Но чем я могу помочь тебе, бабушка Сарби? У меня у самого нет денег.
— Хисмат, дитя мое! Я не денег прошу. Помоги мне в базарный день продать козу. Думаю, должны дать за нее три рубля. Она того стоит. Тогда можно будет выкупить мою перину и кошму.