Утром, когда я вылез из стога, солнце было уже высоко. Оно проснулось раньше меня. Я вздрогнул, вспомнив вчерашний строгий наказ брата:
— Чтоб к восходу солнца ты был дома!
Встревожило меня и отсутствие лошади. Куда она могла подеваться? Схватив уздечку, я побежал её разыскивать.
Теперь при свете солнца я узнал место, где провёл ночь. Рядом с лугом находилось поле, где только что убрали просо, и не все хозяева успели свезти снопы. А что, если…
Я прибежал на поле, и у меня потемнело в глазах. По полоске Карим-бабая, уплетая просо, спокойно разгуливала наша лошадь. Должно быть, она забралась сюда давно, потому что успела разворошить копну и расшвырять и потоптать снопы, выискивая колосья повкусней.
Надо было поймать её как можно быстрей, но сделать это было непросто. Увидев меня, лошадь навострила уши и отпрянула в сторону. Путы развязались, и ничто не мешало ей бегать.
И началась обычная игра: я за лошадью, она от меня. Только на этот раз ставкой в игре была моя судьба.
Чтоб перерезать путь лошади, я бросился в обход. Лошадь я не поймал, зато сам попался.
По полю бежал хозяин полоски Карим-бабай.
И тут меня охватил страх, с которым не могли сравниться все страхи прошлой ночи.
Размахивая кулаками, Карим-бабай кричал:
— Стой, негодяй! Я тебя узнал! Это ты погубил моё просо! От меня не уйдёшь!
Раз он меня увидел, то бежать было бесполезно: и не исправишь свою ошибку, и не спасёшься. Я остался на месте.
Скверно ругаясь, старый Карим подбежал ко мне. Размахнулся и правой рукой наотмашь так ударил меня по лицу, что у меня искры из глаз посыпались.
От второго удара по левому виску я свалился как подкошенный и, лёжа на земле, заревел.
— Вставай, паршивец! — сердито приказал мне Карим-бабай. — Надо поймать твою проклятую лошадь.
Плача и дрожа, я медленно поднялся. Из носа у меня текла кровь.
Гнев отпустил Карим-бабая, и он сказал уже мягче:
— Эх, малый! Ведь ты угробил мои снопы. Не для того я сеял и убирал просо, чтобы кормить им чужих лошадей.
Вроде старик меня пожалел, и я тоже себя пожалел и от этого расплакался ещё сильней.
Карим-бабай нахмурился:
— Не плачь, джигиты не плачут. Сейчас я приведу твоего брата, он мне заплатит за потравленные снопы.
«За потравленные снопы заплатит брат», — тихо повторил я, и меня зазнобило от этих слов. Когда брат узнает, что ему надо платить, он меня убьёт…
Чтобы остановить кровь, которая всё время текла из носа, я сорвал два мягких листочка и засунул в ноздри.
И опять побежал за лошадью.
За это время она перекочевала на другое поле и там, весело размахивая хвостом, теребила новые снопы.
Вдвоём с Карим-бабаем — я зашёл с одной стороны, он с другой — мы её всё-таки изловили.
Солнце поднялось уже высоко, и в поле стал собираться народ. Карим-бабай привёл на свой участок Ахмета-агая и ещё одного крестьянина из нашей деревни, показал им попорченные нашей лошадью снопы. Каждый крестьянин знает, как трудно вырастить урожай и как горька потеря. Они согласились быть свидетелями.
Заручившись их согласием, Карим-бабай мог начать разговор с моим братом.
И по направлению к деревне тронулось шествие. Карим-бабай вёл меня как заложника, крепко держа за руку, хотя я не пытался убежать.
Моего брата не пришлось разыскивать, он сам шёл нам навстречу. Он отправился на поиски, поскольку я не явился домой в назначенный срок.
И вот я стою перед ним. На лице потёки невысохших слёз, из носа торчит трава.
Брат не успел спросить, что случилось, его опередил Карим-бабай:
— Зачем ты, Вали, посылаешь в ночное мальчишку, который не может справиться с лошадью? Твоя лошадь забралась на мой участок и угробила мои снопы.
Брат уставился на меня:
— Это правда?
Я не умел обманывать: отец с матерью учили меня, что всегда надо говорить правду. И сейчас я не мог солгать, хотя и знал, что меня ждёт.
— Да, правда! — тихо признался я.
Брат как будто ждал моего признания. В ярости он принялся меня колотить. Не знаю, что бы он со мной сделал, наверное, избил бы до полусмерти, если бы его не остановил Карим-бабай.
Листья, которые я заткнул в ноздри, выпали, из носа опять потекла кровь, её вкус я чувствовал и во рту. Голова у меня кружилась. Мне было так плохо, что я даже не мог плакать.
Карим-бабай повёл брата на свой участок, чтоб показать попорченные нашей лошадью снопы.
Брат повернулся и гаркнул:
— Айда, поросёнок! Не отставай!
И я поплёлся за ними… Увидев разбросанные и растоптанные нашей лошадью снопы, брат снова рассвирепел: