— Ничего против не имею, — профессор заинтересовался. — Можно мальчиком? Здоровым, нормальным, из хорошей семьи? Образование тоже очень желательно.
— Ну разумеется. Вот у нас тут нормальная здоровая еврейская семья. Первый сын уже есть, будете вторым. Младшеньким, — это слово нос протянул как-то очень сладко.
— А чем я буду заниматься? — не отступал профессор.
— Вас будут заставлять учиться на юриста, но вы взбунтуетесь, переживёте духовный кризис и станете творцом, — нос задрался к потолку. — Скорее всего, займётесь прозой. Но, может быть, изберёте живопись. Или сцену. Вам ведь нужно духовно развиваться, не так ли?
— Пожалуй, — сказал Сабельзон, припомнив слова куратора. — А как насчёт материального положения? Не хотелось бы, знаете ли, голодать. И вообще не люблю быть стеснённым в средствах, — решительно закончил он.
— Тут всё в порядке, — заверил нос. — В молодости возможны небольшие трудности, но большую часть жизни будете хорошо устроены. Плюс признание, премии, пресса, молодые любовники…
— Что-о? — не понял профессор. — Какие ещё любовники?!
— Ну, — заюлил нос, — вы же понимаете, современная культура — очень сложный механизм, там очень большая конкуренция. Чтобы сделать карьеру в этой области, мало быть евреем, нужно ещё иметь соответствующую ориентацию… Да в этом нет ничего страшного. С точки зрения чистого сознания, все эти различия — такая мелочь!
Профессор, однако, был иного мнения.
— Нет, — твёрдо сказал он. — Вы меня извините, но я традиционалист. Во всяком случае, в этом вопросе.
— От гомофобии — один шаг до антисемитизма, — предупредил нос, спустился вниз и озабоченно почесался о столешницу… — Ну да ладно, я не особенно на это и рассчитывал. Хорошо, открываем карты. Вот ваше место! — свиток снова развернулся. — Для вас берёг. Светская семья, отец — учёный, мать — дочь миллионера. Родом из Штатов, живут в Италии. Обеспеченные люди, к тому же вскоре ваш будущий отец получит кафедру. Собираются завести ребёнка. У них роскошный дом в старом квартале. Под окном — персики. Вы любите персики?
— Люблю, — признался Сабельзон. Ему уже хотелось поскорее родиться в доме с персиками, но он боялся подвоха. — А какие ещё есть минусы? Семья гетеросексуальная? Мать нормальная? Отец не алкоголик?
— Всё, всё в абсолютном порядке, — успокоил его нос. — Никаких проблем вообще. Мать — бывшая студентка вашего будущего отца, очень красивая женщина. Отец — восходящая звезда, социогуманитарный мыслитель. Сейчас готовит к печати второй том «Введения в проективную социографию»…
— Что-о? — академик аж подскочил, несмотря на отсутствие ног. — Вы предлагаете мне стать сыном Абрахама Пейтлина? Этого… этого… — у него не нашлось слов. — Я умер из-за его дурацкой статейки, — с горечью признал он. — А вы мне предлагаете стать сыном этого идиота и шарлатана. Ещё, наверное, придётся разбирать его так называемое научное наследие… — представил он себе перспективы, — готовить рукописи к публикации… гордиться… нет. Никогда и ни за что.
— Н-да, — нос горестно повис. — Это ваше последнее слово?
— Да, — твёрдо сказал профессор. — Всё что угодно, но только не это.
— Ну, простите, — нос чихнул, и кабинет исчез.
— Доброй вечности, любезный странник. Вы уже приняли Ислам?
На этот раз Лев Владиленович оказался в очень своеобразном месте. Он сидел — точнее, находился — на мраморном полу, уходящем куда-то вдаль, к бесконечно далёкому горизонту. Пол был испещрён геометрическими узорами и каллиграфическими надписями на арабском.
Прямо из пола росла пальма — видимо, финиковая (академик был не силён в ботанике). Рядом журчал родник.
А перед пальмой на коврике лежала гурия. Самая натуральная, одетая в легчайшие шелка, не скрывавшие никаких прелестей, а только подчёркивающие их наличие.
Сабельзон механически отметил, что соски у гурии нежно-розовые, а лобок не просто выбрит, а, похоже, никогда не знал растительности. Исследовать этот вопрос подробнее мешала газовая ткань, но он понимал, что гурия, наверное, не будет излишне строга к любезному страннику. Останавливало только то, что интерес к её прелестям был обречён оставаться чисто теоретическим: своей плоти академик не имел, да и насчёт плоти гурии тоже сильно сомневался.
— Я не принимал ислам, — сказал он, обдумав все эти обстоятельства. — Я человек европейской культуры. А сейчас в любом случае поздно.
— В любом, но не в нашем, — гурия улыбнулась полными губами. — В отличие от всех прочих конфессий, мы предоставляем особый сервис — посмертное принятие религии Пророка. Потом оформим задним числом — как если бы вы приняли его святую веру за пару минут до смерти. Это первая хорошая новость. А теперь вторая: принять ислам совсем не сложно. Достаточно произнести несколько слов. Собственно, это чистая формальность. Нужно всего лишь засвидетельствовать, что нет бога, достойного поклонения, кроме Аллаха…
— Я вообще-то не верю в Бога, — академик решил быть честным.
Гурия улыбнулась ещё обольстительнее.
— Это ничему не мешает, — мягко сказала она. — Мы не требуем признавать, что Бог есть. Всего лишь согласитесь с тем, что никакой Бог недостоин поклонения, кроме Аллаха. Заметьте, вы ничего не говорите о том, есть Аллах или нет. Вы только признаёте, что нет никого другого. Но ведь вы не верите в богов, не так ли?
— Гм… Не верю, — признал академик.
— Вот, отлично, — обрадовалась гурия. — То есть вы, по сути, уже сказали, что ашхаду Аль-лля Илааха Иль-ла Ллаах, и уже наполовину приняли ислам. Теперь осталось только засвидетельствовать, что Мухаммед — пророк Аллаха. Но это же просто исторический факт, любой образованный человек с этим согласится. Кем же был Мухаммед, что он проповедовал? Вы ведь это знаете, не так ли? Молчание — знак согласия. Так что можно сказать, что вы приняли: уа Ашхаду анна Мухаммадар расуулю Ллаах. Ну, вот вы и мусульманин.
— Не так быстро, — Сабельзон даже отодвинулся от симпатичной, но чересчур энергичной гурии. — Я ничего не говорил, никакого ислама не принимал, и, честно говоря, пока не вижу в этом смысла.
— Какой упрямый, — вздохнула гурия. — Ну почему вы не хотите принять лучшую из религий?
— Не вижу в этом пользы для себя лично, — честно сказал профессор.
— Ах, вы об этом… Ну хорошо. Давайте так: вы принимаете ислам, а я… — гурия отодвинула газовую ткань, — и не только я одна… — она подмигнула.
— Гм. У меня нет ничего, чем я мог воспользоваться бы, чтобы принять ваше любезное предложение, — сказал профессор. — А даже если и было бы: не слишком ли велика цена? Этим я успею и на физическом плане. Если хорошо воплощусь.
— То есть вас интересует хорошее воплощение? — гурия запахнулась и приняла деловой вид. — У нас множество вакансий! Мусульмане плодятся и размножаются, в отличие от так называемых цивилизованных народов.
— Особенно в диких и бедных странах, — не удержался профессор.
— Вовсе нет! — гурия снова стала ласковой. — Хотите, к примеру, в Париж? Древний центр цивилизации, прекрасный город…
— Меня уже приглашали в Париж. В качестве слепой девочки, — припомнил профессор беседу с херувимом.
— Ну, — гурия презрительно улыбнулась, — у этих зануд христиан почти нет вакансий. А мы для вас подберём что-нибудь поинтереснее. Вот, — она щёлкнула пальцами, и в воздухе засиял фиолетовый шар, по поверхности которого зазмеилась арабская вязь, — как раз сейчас для вас образуется великолепная вакансия. Обеспеченная семья, занимается легальным бизнесом, отец закончил Сорбонну. Вы будете пятым ребёнком в семье, причём первым мальчиком. Понимаете, как к вам будут относиться родители и родственники?
— А радикальным исламом я не увлекусь? — насторожился профессор. — Знаете ли, с такими детьми обычно именно это и происходит.
— Ну что за бессмысленное словосочетание — радикальный ислам? — гурия изобразила недоумение. — Вы же образованный человек и понимаете, что ислам един. Учение ибн Теймийи и Мухаммада ибн Абд-аль-Ваххаба и есть чистый ислам, как его практиковали первые три поколения последователей Пророка…