Публика по-прежнему сосредоточенно поглощала пищу.
Хозяин лично принёс новому гостю заказанное: маковые ягоды, фаршированные жиром и мясом, типичный образчик южной кухни. Лев Вячеславович с удовольствием подхватил ягоду ложкой (вилки на Юге так и не прижились) и осторожно откусил от неё. Горячий жир потёк по подбородку. Абалкин не глядя промокнул его крошечной треугольной салфеткой, ловко извлечённой из рукава, двумя пальцами скатал её в бумажный шарик и незаметно бросил под стол.
"Я смотрю, вы стали настоящим южанином" — Корней тихо порадовался про себя, что микрокомпьютер не передаёт интонацию.
"Увы, нет. Чем больше живёшь на Юге, тем меньше его понимаешь" — в тон ответил Абалкин. "А я здесь, к сожалению, чужак. Как и мы все… Но давайте о вашей миссии. Вы, насколько я знаю, посещали с официальным визитом двор князя З’угра? И как вам показалось?"
"Массавпечаленийнепересказать" — Корней постарался спрессовать все слова в одно. Получилось.
Абалкин прищурился.
"То есть скучно и бесполезно?"
"Что-то вроде того… Бесконечные церемонии. И ещё танцы. Каждый вечер — ножками каля-маля громко по земле тук-тук. Просто невыносимо."
Купчина в тюрбане икнул, после чего стукнул кулаком по столу, подзывая хозяина.
"Да, шумновато они пляшут. Но очень интересно… Я, кстати, одно время увлекался южной музыкой. Представьте себе, у них совсем нет ритуальных мелодий — как в том же древнем Китае, или даже на Севере. И очень большая свобода композиции. Как выражается один мой знакомый певец — художник рисует для глаз, а композитор для ушей, вот и вся разница…"
Давешний нищий обратил внимание на новичка, и пополз выпрашивать подачку.
Корней заметил, что Абалкин как-то странно смотрит на нищеброда, и послал ему короткий вопросительный импульс. Лев, однако, ничего не сказал.
Нищий, как обычно, залез под стол, забился под ноги сидящим, и начал песенку:
— Камень твёрже воды, но вода сильнее камня… Грудь твёрже живота, но живот сильнее груди… Дайте мне что-нибудь, почтенный господин, чтобы в эту ночь мой пустой живот не мучил мою пустую грудь…
Абалкин — всё с тем же странным выражением лица — кинул под стол нищему какую-то подачку. Тот обнял его ногу, коснулся лбом сапога, и отправился к себе восвояси.
"Мне не понравился этот нищий" — наконец, ответил Абалкин на безмолвный вопрос Корнея.
"Мне всё здесь не нравится" — это Корней чуть было не сказал вслух.
Абалкин спокойно принялся за следующую ягоду.
"Вот, например, кухня. Как вы можете это есть?" — спросил Яшмаа, дожёвывая остывающие потрошки.
"Я привык…" — Абалкин рассеянно покрутил в воздухе ложкой. "К тому же я всегда любил жирное и сладкое вместе. С детства это идёт. Я, например, варёную колбасу с мёдом кушал. Воспитатели решили, что это безопасная индивидуальная особенность, лакомиться не мешали… Потом это как-то само прошло. А здесь у меня такая прекрасная возможность впасть в детство" — прогрессор усмехнулся.
Корней подцепил кусочек мяса и отправил его в рот.
"Здесь не очень-то впадёшь в детство" — ответил он в том же тоне. "Я никак не могу запомнить все эти дурацкие обычаи. Всё время ошибаюсь".
Кто-то из едоков закашлялся.
"Вы ошибаетесь, да… И я ошибаюсь. Мы все ошибаемся. Потому что стараемся именно запомнить их обычаи, полагая их бессмысленным набором суеверий. В то время как нужно понять и прочувствовать их внутреннюю логику. В сущности, на Юге нет никаких обычаев в нашем понимании этого слова. Сами южане считают, что все их действия рациональны. Конечно, это заблуждение — но ведь мы тоже заблуждаемся, полагая свои действия рациональными. Важно лишь то, что такая заявка делается. Южане — это совсем не традиционное общество, с его суевериями, магизмом, и прочей ерундой. Это нечто совершенно иное…"
Яшмаа едва сдержался, чтобы не сделать брезгливую гримаску. Таких разговоров он наслушался ещё в молодости, от сокурсников по Институту внеземных культур. Как правило, все попытки "понять внутреннюю логику" чего бы то ни было кончались взрывом нездоровых фантазий, с последующим написанием безумных трактатов на тему пропорций такого-то храма на такой-то планете, в которых якобы зашифрованы все тайны Вселенной… Хотя Абалкин — зоопсихолог, и для него «понять» — нормальная рабочая процедура… Корнею стало неловко.
"Я совершенно не ожидал увидеть вас здесь", — сказал он мысленно, чтобы хоть что-то сказать.
"А я вас разыскивал" — ответил Лев. "Кажется, у меня есть информация для вас…" — даже в стерилизованном компьютерном голосе Яшмаа уловил неуверенность.
"Даже не информация, нет… некие разрозненные догадки" — добавил прогрессор. "Тем не менее, они достаточно важны. Или могут быть важны. Я сейчас объясню… очень быстренько и очень на пальчиках…"
Корней невольно улыбнулся: это выражение он слышал от всех прошедших через третью прогрессорскую школу. Какой-то корпоративный прикол. Наверное, любимый преподаватель так выражался. А может, его уже и нет, того преподавателя, а выражение осталось. Универсальный механизм культурогенеза. Н-да.
"Насколько я понимаю, сейчас вы расследуете дело об исчезновении имперского посланника на Юге" — продолжал своё Абалкин. "Кстати, как его звали? Я с ним никогда не встречался."
"Григорий Строцкий… то есть его сиятельство герцог Зогг Четырнадцатый Алайский" — ответил Яшмаа, на всякий случай вызывая из компьютерной памяти злополучное "дело посланника". Он, впрочем, и так его знал почти наизусть.
Строцкий Григорий Лионович, прогрессор, родился 15 мая 2-го года… Образование — школа прогрессоров номер четыре, Африка, профессиональные склонности… об этом не надо, знаем мы его склонности… Он же — Его Светлейшее Сиятельство наследный герцог Гонт-Алайский и Линорский Зогг Четырнадцатый.
Этот неопрятный лысеющий боровок с рыбьими глазами и вислой задницей был одним из самых ценных земных агентов на Гиганде. Он начал работать здесь ещё в составе отряда наблюдателей. Когда же КОМКОН, наконец, дал добро на прогрессорскую деятельность, он уже вовсю плёл придворные интриги. Последние двадцать лет он практически не покидал планету, за исключением кратких профилактических визитов на орбитальную станцию. Там земные медики — в секрете от высокого начальства — кое-как подлечивали грешную плоть сиятельства, истомлённую неумеренным пьянством, местными наркотиками, а также амурными похождениями: Гришу не просто так называли «Распутиным», причём с годами его сексуальная ориентация становилась всё более сократовской.
Два земных месяца назад светлейший Зогг Четырнадцатый в очередной раз впал в немилость. Это было, в общем-то, вполне ординарное событие: при дворе ныне царствующего величества Нагон-Гига Четвёртого герцог играл роль вождя аристократической оппозиции. Роль эта была весьма ответственной, довольно сложной, и к тому же неблагодарной: после каждого неудачного заговора бывшие сподвижники (или их родственники и друзья) злоумышляли против герцога, не без оснований подозревая его в двойной игре. Поэтому их величество Нагон-Гиг, как правило, отправлял сиятельного бунтовщика в непродолжительную ссылку. На сей раз ему вздумалось отослать его на Юг, ко двору одного из местных князей, в качестве императорского посланника.
Его Сиятельство недолюбливал Юг, но где-то перекантоваться во время очередной ротации элит было всё-таки надо. Впрочем, двор князя З’угра ему должен был понравиться — хотя бы тем, что на Юге его пристрастия не считались предосудительными. Корней вспомнил, как он провожал герцога в путь: Строцкий расслабленно возлежит на подушках кареты, в руке дорожное чтение — непристойный южный трактат "Галантные размышления о соитии с юношами". Таким его и запомнил Корней: надменным, вялым, с печатью порока на измождённом лице.
Он благополучно доехал до места, отпустил сопровождающих, и остановился где-то поблизости от княжеской резиденции — с целью отдохнуть и развеяться перед официальной частью визита.