— Вы мне объясните, наконец, что происходит? — не выдержал Пенсов.
— Сейчас, сейчас, — пробормотал Дем, поводя носом. — Киса, ты подержишь время, пока мы тут поговорим?
— Да легко, — отозвался Пен и тут же взбеленился: — Какой тебе я киса?
— Ох, прости… уважаемый коллега, — покаянно сказал пёс. — В общем, подержи время…
Пол под ногами качнулся.
Впереди было море, справа и слева — бесконечная полоса белого песка. Сзади — до соснового леса — золотая трава и цветущий белый шиповник обнимались с розовым шиповником на дюнах. Впереди дюны обрывались на пять метров вниз. Внизу за слепящим глаза песком расстилалась аквамариновая бесконечность до горизонта.
Посреди бесконечности торчала голова тюленя.
— Н-да, неплохо, — признал Андрей Валентинович.
Он сидел за всё тем же столиком, только теперь он стоял на вершине дюны. Ветра не было. Свечи горели почти невидимым в солнечном свете пламенем: виден был только быстрый черноватый дымок, льющийся вверх, в солёный воздух.
— Ну так! — гордо сказал пёс. — Фантазия на тему пляжа Маркони Бич. А ей не нравится… то есть ему, конечно, — собачайник встряхнулся всем телом. — Кстати. Как вы насчёт, э-э-э, самогончика? По маленькой?
— Может быть, сначала о делах? — сказал профессор. — Я до сих пор так и не понял, чем обязан…
— Одну стопочку? Пока никто не видит? А то мой коллега, знаете ли, очень нервно относится…
Пенсов понял.
— Ладно, — снизошёл он к сложному положению собеседника. — По одной.
— Сам делаю! — собачайник откуда-то извлёк две стопки, которые моментально заиндевели, после чего привычным жестом задрал ногу.
— Может быть, всё-таки обойдёмся без этого? — раздражённо сказал профессор. — Я понимаю, у вас так принято… но у меня всё-таки чувство, что это какая-то… урина, вы уж извините.
Пёсик, похоже, обиделся.
— Урина! — фыркнул он. — А про говно с морковкой кто придумал?
— Не знаю, о чём речь, но я ничего подобного придумать не мог, — твёрдо сказал Андрей Валентинович.
— В том-то и дело, что вы. Я имею в виду — в романе. Сцена в казахском концлагере. Зине нечего есть, а у начальника лагеря несварение желудка. Она после него перемывает нечистоты и находит съедобные фрагменты. Очень зрелищно.
— Зину пишут человек десять, — терпеливо сказал профессор. — Может быть, кто-то из наших негров?
— Вы, вы писали, — мстительно сказал собачайник. — Собственно, потому-то вы здесь и находитесь.
— Это что же, — сообразил Пенсов, — тот самый «Цыплёнок в табакерке»? Хапузов меня заставил написать такую гадость? Я уволюсь. Есть же какие-то пределы…
— Гм-м. В каком-то смысле заставил, — пёс задумался. — Давайте я вам лучше покажу.
— Что — «покажу»? — профессору это «покажу» очень не понравилось.
— Ну, покажу вероятностную линию, с которой мы вас убрали, — терпеливо пояснил пёс. — Сейчас, секундочку… вот примерно так оно всё и бу…
— Не умничай, пожалуйста, Дементий, — повторил Пенсов-старший. — Есть литература, а есть дерьмо. Читать дерьмо так же вредно, как есть. Я зарабатываю тем, что отравляю мозги дорогих соотечественников. Зина Вагина — это то, чего они хотят. С чем я их и поздравляю.
— Не всё так просто, папа, — сын упрямо мотнул головой, длинные волосы заколыхались. — Например, комиксы, с твоей точки зрения — торжество дурновкусия. Но в киноформате…
— Ты что, «Супермена» посмотрел? — прищурился отец.
— Нет. «Человека-паука». В некотором смысле это шедевр. Мне, правда, мешал цвет, и я его убрал. И поигрался с саундтреками. Но, в сущности, здесь всё уже сделано. Меня больше интересует…
Неожиданно задренчал телефон.
Сын протянул длинную гибкую руку и выудил радиотрубку. Нажал на зелёную пимпицу, лениво поднёс к уху.
— Алё? — сказал он. — Что? Представьтесь сначала… Издательство?.. Хорошо, сейчас передам.
Он в сомнении покрутил трубку, потом отдал её отцу:
— Папа, это тебя. По-моему, этот твой хмырь.
— Здарова, — нагло прогундосила трубка. — Узнал?
— Здравствуйте, Гремислав Олегович, — тяжело вздохнул профессор. Беседовать с Хапузовым на ночь глядя ему очень не хотелось. Тем более, судя по тембру голоса, Хапузов был нетрезв. Впрочем, в последнее время он квасил почти непрерывно, отвлекаясь только на насущные дела.
— Слышь, мужик… — шеф звонко рыгнул в трубку, — Такая хуйня. В общем, маркетолог наш написал бумажку. Зина не идёт.
— Куда не идёт? — переспросил Андрей Валентинович, соображая, насколько пьян Хапухов и имеет ли смысл с ним беседовать дальше.
— Зина, говорю, не идёт! Не продаётся Зина! Продажи хуёвые блядь! — заорал Хапузов.
— Да она на каждом лотке лежит, — не понял Пенсов.
— Не, ну ты не въехал. Зина вообще идёт. Твоя Зина не идёт. Которую ты конкретно пишешь, — почти разборчиво произнёс Жорик.
— Эт-то почему же? — выдавил из себя профессор.
— Ну я тебе же тыщу раз говорил, — захрюкотал Хапузов, — проще надо, проще! Народ любит, чтоб штырило, чтоб жесть была настоящая! А у тебя всё как-то интеллигентно выходит! У тебя Зинка приличная блядь какая-то дама получается! Да хули сопли! Я последнюю твою Зину читал, ну я не знаю, это засн… заср… сблевать можно, ну я не знаю как просто какие-то повести Белкинда нах!
— Белкина, — машинально поправил Пенсов.
— Во-во, бля. От образованности лишней вся хуйня. Ладно, харе, ты понял. Мы на тебе деньги теряем.
Профессор крякнул и сел на табуретку.
— Значит, ты меня ссаживаешь с проекта? — осведомился он, от злости переходя на «ты». — Учти, я уже начал новую «Зину», — профессор выпятил хилую челюсть. — По закону, — добавил он, хотя не помнил никаких юридических подробностей, — ты её у меня берёшь, оплачиваешь и издаёшь.
В трубке хрюкнуло.
— Ну, начал… если последнюю… Да ты не ссы, без хлеба не оставим. Переводы там или ещё там чего. Приспособим к делу. Солдат ребёнка не обидит, — Хапузов шлёпнул трубку и в ухе профессора забегали короткие гудки.
— Что случилось? — поинтересовался Дементий, с тревогой глядя на папино лицо.
— Что-что. Меня выгнали. Ссадили с Зины, — вздохнул Пенсов-старший. — С-сукло хапузое, — неумело выругался он. — Нашёл себе негра подешевле. Навёл в хозяйстве экономию, — последнюю фразу он произнёс, стиснув зубы.
— Папа, если ты о деньгах, то не беспокойся, у меня теперь… — начал было сын.
— Нет, ты представь, — распалялся профессор, — я придумал эту метёлку, я сделал серию, а теперь эта падла с наколками мне будет говорить, что они не продаются…
— Папа, ну успокойся. Ты же сам говорил, что Зина — отрава для мозгов…
— Дементий, — попросил отец, — не умничай. Налей мне лучше какой-нибудь этой… отравы. Лучше водки. Хотя нет. Пожалуй, я сам.
— Папа, — слегка встревожился сын, — не забудь, у тебя печень. И почки тоже слабые.
— Не учи папу водку пить, — сказал Пенсов-старший, взял бутылку и пошёл к себе.
В этот вечер профессор впервые за последние тридцать лет назюзюкался вдрабадан.
Сначала он выкушал остатки первой бутылки, заедая горькую жидкость конфетками. Потом он почувствовал потребность в продолжении банкета и вылакал рабочие запасы. Потом в ход пошёл деликатесный арманьяк. Кажется, потом он названивал ненавистному Хапузову, потом порывался пойти в соседнюю стекляшку за поллитрой, но не смог найти ботинки, потом было ещё что-то невнятное, и, наконец, он отключился.
Проснулся Пенсов ночью от похмельного озноба. Его буквально трясло. В желудке вообще творилось что-то неописуемо кошмарное, пересохший рот радовал вкусом настоявшихся кошачьих ссак. Короче, ему было очень и очень хреново. Зато голова была странно ясной. Клетки мозга, омываемые продуктами разложения этилового спирта, ацетальдегидом и ацетатом, почему-то работали на удивление чётко и слажено. А главное — несмотря на хуёвое телесное состояние, Андрей Валентинович ощущал себя способным на всё. Вообще на всё.
Если бы Пенсов задумался о природе этого чувства, из памяти, наверное, всплыло бы слово «вдохновение». Правда, светлым его назвать было нельзя — скорее даже наоборот. Вдохновение накатило тёмное, с инфернальными обертонами.