— Неужели вам удалось достать? — спросил аббат помимо своей воли.
— Ах, дорогой, да если бы вы посмотрели, что мы достали, вы бы так навек и не ушли. Ну и экземпляр! Такая изумительная нежность, такая приятная округлость, и ко всему тому — в прибавку — легкая сипота, так, чуть заметная бархатистая сиплость.
— О! — сказал аббат.
Субъект выкатил один глаз и, став на цыпочки, прошептал в ухо:
— И клапан есть..
— Не может быть?!
— Ну, знаете, такой клапан, что я даже сам не думал, что может быть подобный клапан!
С этими словами он изобразил в воздухе раскрывающийся и закрывающийся клапан. Аббат обернулся по сторонам. Дантист поймал этот взгляд и стал откланиваться.
— Ну приходите же вечером, попоздней... — проговорил он просительно.
— Если можно будет, — сказал аббат, прощаясь, — я постараюсь. Возможно, я приду.
Дантист несколько раз поклонился и куда-то шмыгнул. Куда он делся, трудно было сказать, но через один момент его уже не было. Тем не менее, уважаемый гражданин, вышедший из магазина с сотней сигар, успел разглядеть его и неодобрительно качнул головой.
— Дорогой аббат! — сказал он, — а вы все беседуете с этой нечистоплотностью?
Аббат снисходительно улыбнулся.
— В качестве аббата, — сказал он, — я должен соприкасаться не только с чистыми, но и со всякими.
— Не соприкасайтесь, ах, не соприкасайтесь. Именно с этим получеловеком не соприкасайтесь. Поверьте мне, он гораздо больше испачкает вас, чем вы обелите его. Говорю это из величайшей теплоты к вам. Хотя вы вправе, глубоко вправе ответить мне: сударь, не ваше дело. И я скромно приму ваш ответ.
Заметив, однако, что аббату неприятна его назойливость он сейчас же переменил разговор и, взяв его за локоть, сладко пропел:
— Какие сигары! Фимиам! Если вы доставите удовольствие, пообедав у меня, то я вас угощу ими.
Но, усмотрев, что и тут аббат не улыбнулся, уважаемый гражданин с чрезвычайной любезностью простился и, слава Богу, ушел.
Аббат направился к себе под скучным впечатлением благожелательных тирад. Возможно, что гражданин был даже искренен; возможно, что он просто желал добра. Но тогда тем хуже: значит, что в городе появились какие-то разговоры, о которых он счел нужным предупреждать. Среди моря любезностей проскальзывали прикрытые намеки, а после появления дантиста и прямые указания.
— Этакая досада, что этот врач тут подвернулся! — подумал аббат. Но сейчас же вспомнил про вещи, рассказанные врачом, и невольно улыбнулся. — Неужели они и в самом деле достали? В таком случае они действительно талантливые люди!
С этим лицо аббата просветлело, потому что мысли от уважаемого гражданина перекинулись в общество дантиста и его «знатного друга». Обидно было, что предрассудки и разговоры связывали по рукам и по ногам и лишали возможности отправиться сегодня же туда, куда лежало сердце. А после навязчивых разговоров гражданина с сигарами приходилось просто-напросто сидеть дома, уважать свой сан и про всякие приятные вещи забыть. Ибо если занимаешь известный пост, то — благоразумие прежде всего.
Придя домой, аббат пообедал, раскрыл книгу о развитии католичества на острове Сардинии и, постановив, что он никуда не пойдет, углубился в приятное чтение. Ибо, занимая некоторое положение, нужно помнить, что благоразумие, еще раз благоразумие и еще раз благоразумие — безусловно, прежде всего.
II
В девять часов, когда аббат уже поглядел поверх книги на часы — не пора ли уложить свое тело в мягкую постель, прибежал встрепанный мальчик и, теребя аббата за рукав, стал сбивчиво звать его к умирающему дедушке. Аббат, привыкший к такого рода посещениям, выслушал его, хладнокровно соображая, действительно ли надо пойти или можно пренебречь. Но мальчишка хныкнул раз, другой и разревелся так жалобно, что аббат взял шляпу и отправился спасать дедушкину душу. По словам внучка, это было рядом, но они шли и шли по темноте не меньше получаса, пока на краю города не нашли ту постройку, где разразилось семейное несчастье.
Ко времени их прихода дедушка сидел уже в кресле с компрессом на голове, чувствовал себя лучше и даже хотел подняться навстречу аббату. Но аббат и прилично одетая женщина, дедушкина племянница, поспешили удержать его от чрезмерной живости. В то же время несколько человек родственников хором извинялись у аббата за напрасное беспокойство.
— Слава Богу, слава Богу, — проговорил аббат, привыкший к тому, что если позовут ночью на окраину города, то непременно понапрасну.
— Вот, спасибо доктору, спас нашего дедушку. Мыто уже совсем не надеялись, — сказала племянница, кланяясь в соседнюю комнату.
Аббат взглянул вослед ее поклону и увидел дантиста, мывшего кухонный нож. Аббат не мог удержаться от улыбки.
— Как, это вы, доктор, тут чудеса творите? — спросил он.
— Я рад быть полезным, где могу, хотя случай и не по моей специальности, — ответил тот, крайне довольный приходом аббата. Вид у него был еще более нечистоплотный, чем когда-либо, потому что поверх собственной хронической грязи он был забрызган кровью.
— Хотя не по своей специальности, а спас дедушку, — вставила племянница. — А вот настоящий доктор попробовал, да и отказался. Все равно, сказал нам, спасти нельзя.
Случай вышел действительно любопытный: когда со стариком случилось плохо, растерявшиеся родичи кинулись прежде всего к жившему рядом дантисту, чтобы достать хоть кого-нибудь, кто знал бы медицину. Но пока этот субъект надумал пойти, прошло достаточно времени для прихода настоящего доктора из центра города. Положение больного выглядело безнадежным, и доктор, испробовав несколько средств, нашел, что старик почти не дышит. Пожалуй, можно было поддержать на несколько часов, но спасти его нельзя. Явившийся в это время дантист без разговоров закатил больному порцию ртути, которую он достал тут же, из оконного градусника, а затем вскрыл кухонным ножом вену. Эффект получился во всех отношениях трескучий, главным образом, от ртути, и через час, к приходу аббата, дед оказался способным остаться на этом свете и даже пытался извиниться за это у аббата. Возмущенный доктор уехал, едва нечистоплотный дантист начал свои манипуляции, и таким образом последний, после бегства конкурента, один оказался героем и чудодеем.
Напутствуемый поклонами и благодарностями всей семьи, а также некоторыми деньгами, сунутыми в руку, зубной врач, вместе с аббатом, вышли на улицу. Аббат спросил:
— Доктор, вы меня может быть проводите немного? Я не знаком с этими кривыми переулками.
— Ну конечно, с большим удовольствием, —отозвался дантист. — Только я хотел бы проводить вас не домой, а к нашему благородному другу. Он рядом.
— Рядом? Как, Форчио живет рядом? — остановился аббат.
— В двух шагах. Умоляю вас, зайдемте к нему. Теперь еще не так поздно.
Аббат вынул часы и в темноте с трудом рассмотрел, что было десять. Он подумал: если я зайду на час к Форчио, то в этом нет ничего дурного. А среди такой тьмы ведь едва ли кто увидит. Поэтому он сказал:
— Ну хорошо, пойдемте. Сегодня днем вы меня очень заинтересовали.
— О! Право, есть чем заинтересоваться! — воскликнул зубной врач, немедленно сворачивая в какой-то отвратительный переулок. — Подумайте. Даже тесемочка, даже крючок, и в тех видна любовь и тщательность, — продолжал он, шагая во тьме, рядом с аббатом, — мы утром так жалели, что вас не было. Потому что вдвоем, вы сами понимаете, это не то, что втроем!
Они вышли на улицу пошире и остановились у небольшого старого домишки.
— Узнаю, — сказал аббат и подошел к двери.