— К сожалению, я знаю, о ком вы говорите, — сказал крупный торговец селедками и, вытянув шею в середину группы, шепотом произнес некоторое имя.
— Уверяю вас, это недоразумение! — горячо воскликнул уважаемый гражданин, который сочувствовал аббату. — Этого решительно не может быть!
— Как не может? Оно есть! — увесисто сказал особенно уважаемый гражданин, — оно было, есть и будет. Обязательно будет, если мы не примем мер против такого разлагающего зла.
— Аббат и этот грязный человек! Какая назидательная пара! — патетически продекламировал белый жилет.
— Ах, друзья мои! Вы слишком горячитесь, — взволнованно воскликнул уважаемый гражданин, которому было очень жалко аббата, и он опять поперхнулся кофеем.
— Нас горячат уродливые факты, — сказал голова с благородным негодованием.
Уважаемый гражданин хотел протестовать, но кофе попало не в то горло и испортило дыхание. Поднялся ужасный кашель, и все на минуту замолчали. Жена городского головы участливо подошла к нему и попробовала постучать по спине.
— Как бы не вырвало после обеда! — сказала она.
— Пройдет, — сказал голова, — отойди, у нас не женские разговоры.
Вместо нее появился новый гость, который только что приехал. Здороваясь, он сказал:
................................................
................................................
................................................
Жабы
Начат 5 июля 1918 года в Токио
В этот вечер в Гранд-отеле затеяли какой-то праздник. С улицы трудно было решить, в чем заключалось дело, но понаехало целое стадо автомобилей и у подъезда зажгли большие фонари, которые обыкновенно стояли темными. Окна нижнего этажа, где находились залы и гостиные, сияли снопами света, но лучше всего была большая терраса, убранная то цветами, то флагами и освещенная круглыми электрическими фонарями, с целой сотней маленьких лампочек в подмогу. У террасы не было стен, одни колонны, и, благодаря этому, можно было отлично рассмотреть то, что на ней творилось. А творившееся на ней было пестро и довольно занимательно для глаза: иногда между колоннами, усамой решетки, появлялись джентльмены в черных фраках с превосходными белыми жилетами, и луч яркой лампочки застревал в их бриллиантовых запонках, разламываясь на тысячи веселых оттенков. Еще любопытней были дамы: в нарядных легких туалетах, то похожих на пену, то на брызги, они совсем не выглядели обыкновенными женщинами, например такими, которые ходят по улицам. Казалось, и дотронуться-то до них сущий грех, так они были воздушны.
Все это оценили прохожие мимо отеля и, собравшись перед балконом в довольно порядочную толпу, внимательно глазели на содержимое балкона.
— Извините, потому что я наступил вам на ногу, — сказала какая-то изломанная личность мужского рода, чрезмерно увлекшаяся рассматриванием голубой дамы, стоявшей на балконе.
Грязная борода, являвшаяся пострадавшим, равнодушно ответила:
— Можете не извиняться, потому что у меня нет мозолей.
На этом интересная беседа прекратилась, ибо каждый из двух был сосредоточен на созерцании балкона. Количество гостей увеличивалось и между колоннами становилось оживленней и пестрее. А автомобили, рыкая сердитыми гудками, подъезжали машина за машиной и извергали туалет за туалетом, фрак за фраком. Иные дамы, входя в отель, спускали с плеч свои легкие манто, и тогда нечаянно белела открытая спина, декольтированная треугольником до пояса. В толпе же кое-кто мечтал: коль если так открыто сзади, то как же должно быть спереди — и становилось жаль, что дама входит в отель, а не выходит из него.
— Э? — сказал человек, не имеющий мозолей, своему соседу и кивнул бородой по направлению к балкону. Затем, не дожидаясь ответа или, вернее, совсем не интересуясь им, зашагал прочь, хромая на обе ноги и опираясь на третью в лице толстой палки.
Изломанная личность ничего не ответила на вопрос, потому что в это время один автомобиль задел колесом другой, и ее заинтересовало, как они распутаются. После того как те разъехались, она тоже выбралась из толпы и пошла вдоль улицы. Пройдя несколько минут, изломанное существо увидело скамейку, украшенную человеком с бородой, и опустилось на нее.
Оба помолчали.
— Чорт их знает... — задумчиво пропустила борода, находясь под впечатлением парадного съезда.
Изломанное существо ничего не ответило.
— Я говорю: чорт их знает, — настойчиво повторила борода, на которую съезд произвел весьма значительное впечатление. Поэтому, хотя ни природа, ни жизнь не сделали ее болтливой, она решила обменяться на этот счет несколькими фразами. Изломанная личность не ответила ни слова.
— Сам чорт этих чертей знает, — сказала борода очень веско.
Но незнакомый сосед смолчал. Борода повернулась к нему.
— Вы будете со мной разговаривать? — спросила она категорически.
Тот подумал и неспешно процедил:
— Буду.
Затем наступило длинное молчание, вероятно, в подтверждение сказанного. Обладатель бороды тыкал палку в песок и о чем-то думал. Неизвестный сосед сидел скорчившись и не делал ничего.
— Чорт их знает, вот как живут люди! — вернулась борода к своей основной мысли, я и не думал, что так живут. Люди как не люди.
Скрючившийся человек, не двигаясь, сказал:
— Если насчет таких женщин, да взять такую сюда, да подержать ее на этой скамейке, так ничего.
Я не говорю, чего иль ничего, — ответил бородач, — я говорю: живут не по-людски.
— Что же, вы не видали, чтобы так жили?
— Не видал.
— В городе, что ли, не были?
— Да вот, две недели толкусь, а в первый раз вижу.
Скрючившийся индивидуум сидел не раскрючиваясь и только начал немножко раскачиваться взад и вперед.
— Деревня, стало быть, — пропустил он сквозь зубы после некоторого молчания
— И не деревня, и не город, — ответила борода сухо.
— Значит, ни то ни сё, — согласился индивидуум, продолжая раскачиваться.
Тема была исчерпана. Бородач же, ткнув палкой в песок, прибавил коротко и ясно:
— Куклы.
Обещание, данное скорченным индивидуумом, обязывало его к продолжению разговора, поэтому, хотя ему и было глубоко все равно, он пропихнул сквозь зубы:
— Вы это нечаянно сказали: куклы, или чтобы меня обидеть?
Такому вопросу, пожалуй, можно было удивиться, но носитель бороды всегда был философом, поэтому посмотрел с крупицей насмешки на обдерганную внешность своего соседа и спросил:
— А вы какая же кукла?
— Не кукла, но одно время называли куклой.
— А! — согласился бородач. — Значит, изображали собой куклу?
Изломанный индивидуум флегматически ответил:
— Артист, ну, так и изображал.
Бородач достал из кармана сломанную папиросу, из другого спички, долго закуривали, наконец, затянувшись, спросил:
— Артист насчет карманов или вообще?
— Вообще, — ответил индивидуум холодно. Затем, еле заметно, ожил.
— Если, — сказал он, — вы раньше читали на заборах афиши, то там было написано: знаменитый человек без костей. Это я.
— Не читал, — отрезала борода. — Раньше я был занят.
Артист почел себя вполне удовлетворенным таким отношением к его искусству и погрузился в собственные размышления, по-прежнему сидя скрючившись на своем месте и слегка раскачиваясь взад и вперед. Борода выкурила папиросу, покосилась на соседа и как будто слегка заинтересовалась.
— Что же, это в самом деле, что вы без костей? — спросила она.
— Видите ли, — ответило качающееся чучело, — конечно, кости у меня есть. У жабы и той есть кости. Но я уж такой, что, когда я в цирке, то как будто их у меня нет. Гнусь во все стороны, вообще не кряжистый и мягкий. Ну, и схожу за человека, точно из одного мяса. «Знаменитый человек без костей», как писали в афишах.