Катанака Маккуро
Рассказы
Катанака Маккуро
Некрофилия
1.
Проникнуть в страх жертвы, трепетать, как жертва - залог того, что завтра кого-то не спохватятся на работе, в семье, в заведении, куда он ходит каждый вечер, чтобы выпить кофе или в любом другом месте, где тот успел оставить след своей оборвавшейся вдруг жизни. Когда ты идёшь по траве, и эта трава шепчет под тяжёлой поступью, то ты должен бояться, бояться самого себя, как боится тот, кто идёт тут же, в темноте, но не по обочине, а по холодному асфальту, слыша и шёпот, и размеренное дыхание, надеясь, что это лишь игры воображения в ночном мраке. Или когда ты сам идёшь по асфальту чуть позади, и Луна смотрит на вас обоих, и та, что впереди - она чувствует панику, она хочет побежать, но не бежит, потому что ей подумалось вдруг: "Если я побегу, а тот человек позади - на деле не тот, за кого я его считаю, то оскорблю ли я непроизвольно его, дав ему понять, что посчитала его именно за того, кем он не является на деле?" А быть может, ей просто стыдно, что она не может найти другого способа, кроме как бежать? Может, ей стыдно бежать, потому что это обличит её страх? Но страх не спрятать - страх воняет, и иногда он воняет приятно, и когда ты привыкаешь к этому запаху, то хочется вкушать его снова и снова, так что порой ничего и ненужно даже, кроме как просто идти вот так позади и слушать трепет.
Можно нанести удар или порез быстро, оборвав нить жизни одним моментом лишь, и это - проще, но ведь искушённому этим делом вскоре хочется больших зрелищ и больших переживаний, и жертва встаёт перед ним лицом к лицу, смотря напуганными глазами в такие же напуганные глаза. А вы думали, убивать не страшно? Конечно не страшно, до того момента, когда пути назад нет. А пути назад у тебя нет уже в тот момент, когда страх жертвы стал твоим страхом, и запах паники овевает всё пространство вокруг. И когда ты - жертва, и ты - боишься, и ты стоишь на коленях в траве, и ночь поёт тебе последнюю колыбельную в твоей жизни, что тогда? Вы думаете, что жертвы чувствуют лишь желание сохранить способность дышать ещё этой самой колыбельной ещё хотя бы немного, ещё хотя бы несколько мгновений дольше? Да, есть заблуждение, что жертва хочет лишь спастись, но никто на самом деле не думает о спасении в этот момент. Их глаза думают о чём-то другом. Да, они бегают в разные стороны, из них льются слёзы, но в этих глазах - размышление лишь: "достоин ли я жить дальше?" Ха! Вы думали, что все на смертном одре уповают, что Господь даст им ещё один шанс, ведь кто-кто, а они-то вели жизнь более праведную, чем другие мерзавцы? Чепуха! Все вспоминают лишь, почему они должны умереть. И вы, о, не сомневайтесь, вы вспомните тогда всё, за то достойны умереть, ведь на деле кто-кто, а вы-то часто размышляли о том, чтобы сделать то, что теперь делают с вами.
Почему? Потому что всё начинается тогда, когда ты чувствуешь страх жертвы. И когда ты - жертва, и когда ты наставляешь нож против себя, то ты спрашиваешь себя, и в глазах твоих рефлексируют весы, сотканные из нитей случайных воспоминаний, и на весах - главный вопрос, и вопрос этот решён уже тогда, когда пути назад нет.
2.
Первое убийство подобно первому поцелую во всём, и невозможно найти более удачной аналогии. Ведь человек не может целовать в первый раз абы кого - и первый раз должен быть особенным, первый поцелуй должен быть поцелуем с Богиней. Стремление целовать всех подряд - это амбиция психически нездорового человека, которого сочтут либо за психа, либо за идиота. Мы выбираем, - о! - по первой любви тех, кому хотим посвятить (или у кого хотим забрать?) первый поцелуй; тех, с кем хотим воссоединить наши губы и языки, слившись в удовольствии от самих себя - от того, что нам удалось, от того, что мы красивы для кого-то, от того, что мы отдали кому-то этот поцелуй и что мы у кого-то этот поцелуй забрали, и это красиво и романтично. Ведь поцелуй - не односторонний процесс, он двухстороннен как минимум. Он обоюден. Убийство - непременно, безоговорочно - обоюдный процесс, в котором принимает участие как убийца, так и жертва, и исход сие действия зависит от обоих в той же степени, в какой зависит пьеса от актёров. Вопрос лишь в том, все ли будут играть по написанному сценарию. Кем он написан - не важен. Они играют лишь для него, и это на данный момент - их жизнь, и как герои книги не размышляют о том, какому нездоровому уму пришло в голову поместить их на страницы своего молескина, так и актёры не должны рассуждать о том, чьё перо определило их действия на сцене. И пускай все зрители мертвы, пускай все прожекторы разбиты, а сценария как не было, так и не будет - плевать! Ведь нет гарантии, что это - не часть грандиозного замысла!
Первый поцелуй всегда страшен. Мы можем размышлять о нём неделями, представляя в деталях стенки ртов, по которым стекаются смешавшиеся липкие слюни; и мы можем спать и видеть сны о том, как в любви рождается поцелуй, а поцелуй пораждает любовь, а потом просыпаться и ненавидеть себя - за то, что мы есть, за то, что у нас есть вообще возможность видеть сны, за то, что достичь того, о чём мы мечтаем, мы достойны лишь во сне, а здесь, в реальном мире - и облик наш, и мысли - ужасны и вызывают рвотный рефлекс. Но знание этого не умиляет желания всё того же, и если уж червь пытается, то пытается уже с мыслью, что терять ему нечего. Да, он не боится последствий, он боится лишь неудачи, ведь эта неудача способна убить возможность надеяться на что-то даже в мире грёз. Что если этот кто-то, волшебный и дорогой, о ком мы так мечтаем, кто так тепло обходится с нами в наших мечтах, окажется ещё уродливее чем мы сами и оттолкнёт от себя в самый первый момент после попытки объединить губы; свои и его? Нет, это невозможно, как невозможно под сомнение поставить святость Божества - это значит лишь, что душа твоя - мертва и импотентна, будучи неспособной воздавать должным образам молитвы к нему. И это - истинный страх, это страх, который испытывает и неумелый любовник, и начинающий убийца. Проблема в том, что начинающих убийц не бывает, как не бывает "начинающих людей" или "начинающих мертвецов" - убийцами становятся раз и навсегда, и даже не всякому необходимо совершать это самое действие, чтобы считаться таковым. Но принцип первого убийства точно таков, как и принцип первого поцелуя - ни шагом правее или левее. Нужно просто это принять. Мы принимаем позицию того, что или сейчас - когда у нас есть шанс, или никогда потом, и всю нашу жизнь мы будем страдать о том, что не сделали это, когда была возможность. У нас есть идеальный объект; у нас есть объект, который, кажется, единственный подходит для нашей цели; которого никогда раньше не было в нашей жизни до этого момента, и которого, быть может, никогда не будет - зачем же упускать шанс? Ведь мы потеряем гораздо меньше, если наша попытка не удастся, чем если мы даже не предпримем попытку самую эту. Ожидание не даёт ничего; это действие само длится лишь пару мгновений, все размышления перед ним - ни в счёт, и никогда не были в счёт, как и пустые мечты, не нужные никому, кроме нас самих.
И какими бы красочными ни были мечты, первый поцелуй всегда краток и неказист...
3.
Мы убиваем других, потому что ненавидим себя. Мы не боимся смерти, потому что сами готовы встретить её. Мы будем уходить и скрываться от неё до самого конца, но когда она придёт, когда пути назад не будет, мы примем её с радостью. Не как жертва принимает смерть от рук убийцы; но с благодарностью. И она с такой же благодарностью возьмёт нас. Потому что мы понимаем её, и мы влюблены в неё, ведь она - единственная в мире вещь, которая с такой любовью принимает таких уродов. Да, мы ненавидим себя, и я знаю точно, и это относится ко всем нам - хотя бы раз и невзначай, но серьёзно и крепко - мы считали, что будет, - да! Благородным дать Смерти овладеть нашим телом ненадолго, чтобы та нанесла последний удар, который мы не решаемся нанести самим себе. Но потом же мы и понимали, хотя бы даже и подсознательно, что служить Ей ещё, пока можем - это есть лучшая благодарность за то, что мы получим в конце концов, закончив наш путь боли и страданий в Её объятиях. Она радуется, и мы радуемся, когда очередная кровь проливается во имя Её. А потом мы ненавидим себя вновь. Они могут думать, что мы убиваем, ненавидя их, но мне бы хотелось, чтобы они поняли, что мы ненавидим себя точно так же.