Рассказы словенских писателей
Вступление Надежды Стариковой
Нельзя сказать, что современная словенская малая проза совсем неизвестна в России, однако имеющиеся публикации не дают о ней исчерпывающего представления. А между тем рассказ — один из наиболее продуктивных и репрезентативных для сегодняшней Словении жанров. Это в немалой степени связано с той «перестройкой» национальной литературной инфраструктуры, которую вызвала словенская «бархатная» революция и последовавшие за ней изменения на карте Европы: в 1991 году Словения, до этого имевшая статус одной из республик Югославии, обрела самостоятельность, впервые в своей истории став суверенным независимым государством. В новых условиях словенская литература начала искать адекватные способы взаимодействия с действительностью и сразу же столкнулась с проблемой выживания в условиях рынка, высокой конкуренцией, лавиной массовой переводной продукции. В результате произошло некоторое перераспределение «жанровых сил», возрос интерес к малым прозаическим формам — темп жизни и рыночные отношения потребовали мобильности и быстроты реакции и от художника, и от читателя. Прошедшие два десятилетия показали, что испытание коммерциализацией всех сфер общественной жизни литература в целом выдержала, сохранив самобытное лицо и высокий художественный уровень. Это в полной мере иллюстрируют представленные ниже рассказы четырех словенских писателей, которых можно отнести к старшему и среднему литературному поколению.
Милан Деклева известен на родине прежде всего как поэт, со времени его дебюта прошло уже более четырех десятилетий, отмеченных многими стихотворными сборниками. Его «Хромые сонеты» — знаковая книга 1990-х годов. Поэтическая образность мировосприятия придает прозе Деклевы особое стилистическое изящество. Владо Жабота читательская аудитория Словении знает с середины 1980-х гг. В своих произведениях, сумеречная атмосфера которых заставляет вспомнить романы Франца Кафки, он широко использует предания и легенды не затронутой цивилизацией равнины, болотистой области Словении, лежащей на северо-восток от реки Муры, особенности этнического сознания ее жителей, их диалект. Один из ведущих представителей словенской постмодернистской прозы, заявившей о себе тридцать лет назад, Андрей Блатник «устал» от конструирования виртуального мира слов, от игры с текстом и читателем и кардинально изменил эстетическую ориентацию, теперь сюжеты его бытовых зарисовок, в которых, без сомнения, чувствуется влияние Раймонда Карвера, решены в технике минимализма. Писательская карьера Мойцы Кумердей началась сравнительно недавно — в конце 1990-х, — когда в словенской литературе появилось много новых женских имен. В ее сочинениях логика и эрудиция органично соединяются с самоиронией и сарказмом.
Рассказанные истории, как и способы их воплощения, непохожи. Деклева реализует свой замысел через феномен Другого, моделируя внутренний мир умственно неполноценного подростка, сам факт существования которого — вызов для бритоголового отморозка; Жабот — в мистическом духе преданий своей малой родины, Прекмурья; Блатник — с помощью хроники ежедневных событий и обыденных хлопот; Кумердей — с нескрываемой иронией, оттеняющей фантастичность представленной ситуации. Каждый из авторов предлагает читателю свой вариант осмысления и переживания реальности, но при этом все они предпочли «большим» темам камерные сюжеты, обращенные к конкретному личностному опыту.
Владо Жабот
Ночь у св. Флориана
© Перевод Жанна Перковская
На поляне у костра сидели люди — недвижно, молча. Взоры потуплены. Отчужденные, почти белые лица пришельцев из дальних краев. Босые ступни, поджарые животы, запавшие глаза… Люди сидели, закутавшись в попоны, а искры, одна за другой, роем взмывали в ночное небо, то создавая вихрь, то вдруг зависая дрожащими точками, после чего, обессиленные и разрозненные, словно крадучись, уже не возносились, а как бы через силу добирались туда, чтобы встретить кончину. Порой в воздухе полыхало, будто воспаряла светящаяся дуга. Потом наступало угасание, закат — и ни единому малому огоньку не удавалось удержаться в вышине, все они гибли и скатывались вниз, в ночную тьму…
Дремотное пламя бросало дрожащие блики на деревья, обступившие поляну. Из лесной глуши донесся стонущий звук, затем словно что-то упало, покатилось по листве, захрустело, зашумело в сушняке и стихло — и только все еще покачивалась, замирая, протянутая к поляне тонкая веточка. Вновь настала такая тишь, такая недвижность и тьма, что перехватывало дыхание, поэтому он то и дело озирался, прислушиваясь: не таится ли за спиной изготовившаяся к прыжку смерть. Подойти к этим людям с белесыми лицами, которые словно были вплетены в игру светотени, к людям с голодными ввалившимися глазами, он опасался, но далеко впереди, на холме, возвышалась церквушка Святого Флориана, а за спиной, в долине, осталась пустынная деревня. Зубы клацали от холода, порывы ветра пронизывали до самых костей, временами из темноты раздавалось невнятное мычание, словно вокруг бесновалась нечистая сила…