Вернулись юнцы — принесли две рогатины и длинный, почти прямой кол. Тот, с ножом, занялся его зачисткой, в то время как второй подобием лопаты вырыл с двух сторон от костра две ямы. Старик ломал хворост, остальные сидели по своим местам, созерцая. Сопляк злорадно усмехался, остря кол. Он работал умело, стараясь строгать ровно — и действительно, со всех сторон кол был заточен равномерно, чисто и гладко. Странник почувствовал, как к горлу подступает тошнота. Когда тот, второй, установил рогатины, подсыпал к ним земли и затем утоптал ее, стало ясно, что сооружается некий вертел. Огромный. Но для кого? Поблизости не было ничего такого, что можно было бы на него насадить. А взоры становились все более зловещими, враждебными… Странника охватил ужас. Ему рисовались скрюченные, нанизанные на кол тела, страх проникал до самых кишок, в голове шумело… Он не удержался и, трясущейся рукой засовывая четки в карман, с дрожью в голосе спросил: «А это зачем? То есть… что вы собираетесь испечь?» Губы не слушались, и он тут же пожалел, что задал этот глупый вопрос, потому что всем, кроме него, ответ был известен, вокруг захохотали, презрительно крутя головами, а сопляк даже плюнул ему под ноги и протянул кол старику с гримасой недоумения, как если бы только теперь до него дошло — стоило ли так стараться ради такого ничтожества. Старик небрежно кивнул и несколько раздраженно отпихнул от себя кол — дескать, что ты мне, дурень, суешь под нос всякую дрянь. Тогда юнец с обиженно-скорбным выражением лица поднял кол и уложил его меж двух рогатин. Вертел был готов. Парни вернулись на свои места, и соседи одобряюще, хотя и несколько покровительственно, покивали им. Те, что были помладше, хлопали их по плечам — молодцы, ребята, справились.
Странник изо всех сил старался сохранять хотя бы видимость спокойствия. Но он чувствовал, что еще чуть-чуть — и судьба его решится… Кол, выгибаясь от жара, то словно зарывался ему в кишки, то мельтешил перед глазами, белесый, как взгляд главаря. И все же в глубине души еще тлела надежда: может, сейчас сюда приволокут убитого зверя… Ему хотелось пасть на колени, бить челом, рыдать и просить, чтобы его пощадили, он готов был признать их богами, всех, даже этого сопляка, молиться на них, униженно и покаянно просить о ниспослании жертвы, зверя, попрать все страсти Господни, вкупе со святым Флорианом и его ангелами, скакать на одной ножке, ходить гусиным шагом, только бы они улыбнулись, хоть на миг…