Самым старшим среди нас был президент, и, само собой разумеется, он был самым главным, но наиболее влиятельным человеком там был некто по имени Бротской. Он сидел рядом с президентом, и только лишь спросил:
— Обыскать?
— Да, — услышал я из уст президента.
Туба Млин
Вот так. И Бротской тут же развернулся к сидевшему справа от него (а сам он находился справа от президента), сказал: «Простите, товарищ» и начал снимать с него пиджак. К нему присоединился человек с другой стороны, и подскочили еще двое, а тот, которого обыскивали, даже не протестовал, и они очень тщательно его обыскали, чрезвычайно тщательно, чтобы ничего не упустить, заметил я с интересом, потому что вдруг сообразил, что допустил один промах. Я все это время был сверхосторожен, избегая иметь при себе вещи, которые могли бы меня выдать, кроме одной, и эта одна вещь сейчас лежала у меня в жилетном кармане и была карточкой детектива, мы всегда имели ее при себе. Конечно же, она была столь же опасна, как и любая пачка документов. Это была маленькая карточка, я и не предполагал, что ее кто-нибудь обнаружит. Но я никогда не думал, что меня будут обыскивать. И вот это случилось, они уже обыскивали второго, и скоро должны были дойти до меня. Я мог бы попытаться быстро съесть эту карточку. Но в данный момент я был у всех на виду. Передо мной был пустой стол и голый пол, спрятать карточку было негде. Не мог я ее спрятать и в одежде, она и так лежала в самом потайном месте. Обыскивавшие обязательно бы ее нашли, это я понимал. Ничего не оставалось делать, как подсунуть ее кому-то еще, одному из этих специалистов по массовым убийствам. Поэтому когда те двое приступили к обыску третьего, я немедленно к ним присоединился. Я сказал: «Простите, товарищ» и начал снимать с него пиджак. Теперь нас было уже четверо. Я без труда подложил карточку в его карман. И не спешил обнаружить ее сам. Я предоставил это сделать остальным. И один из них ее нашел. Он нашел ее и молча протянул президенту, который только кивнул. Затем тот, кого обыскивали, выразил свое возмущение. «Мне ее подбросили, — сказал он совершенно искренно, — это один из тех товарищей, что меня обыскивали».
И тогда заговорил президент. И, знаете, я догадался, что он сейчас скажет. В такие моменты у нас обостряется восприятие. Уж не знаю, как это получается. Но я угадал, что он собирается сказать. И он это сказал. Но еще до того, как остальные сориентировались в происходящем, я написал несколько слов на клочке бумаги и незаметно отдал его Бротскому. Тем временем президент произнес:
— Возможно, все именно так, как говорит товарищ Дронски, а может быть, и нет. Но это лишь доказывает, что либо он сам, либо один из четырех товарищей, которые его обыскивали, является английским шпионом. Вы все знаете, товарищи, и все давали присягу, что дело — превыше всего. Посему, хотя я лично скорблю об этом, все эти пятеро должны быть ликвидированы. Ибо любой шпион подвергает наши жизни опасности. И эти пятеро обязаны подчиниться моему решению, зная, что все это ради нашего общего дела.
— А дело это — убийства в особо крупных масштабах, так что не существовало никакой весомой причины, почему эти пятеро должны протестовать. Я имею в виду, протестовать против убийства. Это ведь все равно, что вступить в шахматный клуб, а потом заявить, что шахматы — пустая трата времени. А на том клочке бумаги я написал: «Мы или они. Мы должны их ликвидировать. Нет?» Остальное я попытался выразить глазами, что было вовсе не трудно, гораздо сложнее было понять, что выражает его взгляд. Но я рассчитывал на то, что он со мной согласится, и, как оказалось, он действительно был «за». Очевидно, он был более влиятелен, нежели президент, и, скорее всего, однажды занял бы его место, которое, что бы мы ни думали о подобной шайке убийц, для него было бы наивысшей должностью на земле. С какой стати он должен был дать себя зарезать, только чтобы потешить человека, которого мечтал заменить? По его лицу это не читалось, но я надеялся, что он согласен. Так что вслед за этим, незаметным кивком головы я предложил ему показать записочку остальным. Он согласился, а президент тем временем заканчивал излагать свои интересные соображения.
Когда Бротской передал клочок бумаги остальным троим, я уже знал наверняка, что он со мной заодно. Более того, я знал, что и те трое сделают все, что скажет Бротской. Такой это был человек.
Так они и поступили. Чтобы выиграть время, я взял слово, пока те трое читали мою записочку. Они прислушивались к разговору. «Правильно, товарищ президент, — сказал я. — Не может быть, чтобы лучшая часть мировой интеллигенции, и вы как наиболее интеллектуальный ее представитель, не смогли поймать истинного шпиона, обойдясь без невинных жертв». И я продолжал в том же духе, сейчас уже не помню, что именно я говорил. Однако, несмотря на то что они вроде бы заинтересовались моими словами, это не возымело никакого эффекта. «Я же сказал, что я буду об этом скорбеть», — повторил президент. Он так это сказал, словно его скорбь была для нас каким-то благом.