— Да, не один год, — подтвердил он. — Мрачный, злобный тип. Преднамеренное убийство, если вообще оно было.
— И сколько лет он его готовил? — спросил я.
— По крайней мере года три, насколько мне известно, — ответил старик Рипли.
— Долго же он выжидал, — заметил я.
— Он получал от этого удовольствие, — сказал Рипли. — Он наслаждался этим ожиданием. Это был типичный злодей. Он жил своим злодейством, как другие люди живут своими хобби. Думаю, он просто обожал сидеть и мечтать, как однажды совершит убийство. Частенько я видел, как он сидит в своем саду на деревянном стуле и глядит через долину на дом ненавистного ему человека.
— А за что он его ненавидел? — спросил я. — Он ему чем-то насолил?
— Да ничем он ему не насолил, — сказал Рипли. — Ведь кроме всего прочего, люди ненавидят себе подобных не в силу их плохих качеств, это они ни в грош не ставят. Если уж кто-то действительно ненавидит, то как раз за то, что другой слишком хорош, что в нем есть некое достоинство, которого нет в тебе. Вот что они ненавидят, если уж на то пошло. Такие люди, разумеется, не любят, когда у другого больше денег, однако это они как раз способны простить, потому что всегда в глубине души надеются, что однажды и у них заведутся деньжата. А чего они не прощают — так это природной доброты, потому что этого у них не будет никогда, что бы они там ни говорили. Вот что ненавидят подобные типы. Зачастую они даже тщатся сочинять сказки про добряков, дабы замаскировать свои собственные недостатки. Такие сказки неизменно правдоподобны, ибо в них так много истинно местного колорита, а еще потому, что эти сочинители прекрасно разбираются в такого рода штуках. И это все, на что они способны. Но для Брикса, — так звали этого типа, — сказок оказалось недостаточно, и, кроме убийства, ничто не могло его потешить. Вот он и убил. Он на это три года потратил, а может, и больше, мы точно не знаем. Как я уже говорил, я заметил его пристальный взгляд в сторону дома того, другого человека, и что-то в его лице, в том, как он смотрел, навело меня на ту мысль, что впоследствии очень мне помогла. Было в нем нечто дьявольское, что подсказывало — это именно он.
— Убийца, вы имеете в виду, — уточнил я.
— Да, убийца, — повторил он.
— А чего он такого выжидал? — спросил я.
— Он ждал, когда того, другого, убьет молнией, — ответил он.
Я до сих пор удивлен простой мудростью этого старика. Хотя чему тут удивляться! Ведь в жизни смыслят не только представители образованных классов, излагающие свои знания на бумаге с единственной целью — чтобы это все прочитали и подумали: что за кладезь премудрости! А люди попроще тоже не лишены своеобразной смекалки, хотя редко ею щеголяют. Вот и старик Рипли приобщил меня к копилке своей мудрости, созданной из многолетнего и спокойного наблюдения за людьми. Однако когда он вдруг заявил, будто видел человека, поджидающего, когда же другого поразит молния, я немедленно и безосновательно уверовал в то, что лишь образованные классы способны к наблюдению. Я даже не стал расспрашивать его, что он имел в виду, потому что не был уверен, что автор столь странного заявления вообще способен что-либо внятно объяснить. Поэтому я лишь сказал:
— Да что вы говорите!
— Да, — продолжил старый детектив, — именно этим он и занимался. Как только начиналась гроза, он сидел в саду и ждал, глядя на долину. Его не беспокоил даже проливной дождь. Его снедала ненависть. Я часто видел, как он там сидит. Как и любой сельский полисмен, я обязан был для порядка обходить деревню. Видите ли, я и сам частенько делал обход в грозу, приносящуюся, как правило, с юга, дабы убедиться, что ни в один дом не ударила молния, что ниже по реке никого не затопило, как иногда случалось. Но вот чтобы наблюдать за одним и тем же конкретным домом, как этот человек, да еще надеяться, что в него ударит молния, это уж совсем другое дело.
— А как вы догадались, что он именно этого ждет? — спросил я.
— А я и не догадывался, тогда еще нет, — сказал старик Рипли. — Тогда еще ничто не было явным. Хотя мог бы сразу понять: у него было такое дьявольское выражение лица, и такой сконцентрированный взгляд злобных глазенок, что можно было бы догадаться, что он замышляет. Потом я припомнил этот взгляд и сложил два плюс два. А тогда лишь почувствовал, что он ждет не дождется, пока что-то случится. Но я не знал, что именно.
— Наверное, этот тип был не в себе, — предположил я.
— Ну, не совсем так, — сказал Джон Рипли.
— А часто ли он это делал? — спросил я.
— Во время каждой грозы, — сказал он. — Он сидел там, преисполненный злобы. Пожалуй, это подходящее слово. И всегда уставившись в одну точку. Я вам скажу, что мне это всегда напоминало — он напоминал мне одного из тех чертей, которых иногда высекают из камня на старинных соборах, и которые завистливо глядят сверху вниз на благостных прихожан. Да, именно так он и выглядел, сидя на стульчике в своем саду. Его глаза выражали все, а он об этом и не догадывался.