Однажды я зашел к нему, поскольку был с ним хорошо знаком, и застал его за чтением вечерних газет. Он предложил мне сигарету, а я спросил, совершенно не желая его смутить, как продвигаются дела на новом поприще. Не припомню, что он ответил, но как бы то ни было, мне стало совершенно ясно, что он не продвинулся ни на йоту, и что идея явиться в Скотланд-Ярд после того, как он раскроет преступление, которое не получилось раскрыть у всей полиции вместе взятой, и на этом основании просить места была не более чем детской мечтой. И все это вдруг так отчетливо передо мной нарисовалось, что я не мог отделаться от чувства, будто я так же уместен здесь, в его квартире, как приятель с булавкой рядом с мальчиком, только что надувшим мыльный пузырь. В общем, я ушел, и мы некоторое время не виделись. А потом однажды он позвонил мне, и я обрадовался, услышав его голос, поскольку чувствовал, что между нами пробежал холодок, хоть я того и не желал, и в этом была моя вина.
— Ты спрашивал, как идут мои дела… — начал он.
— Я не хотел тебя расстраивать, — сказал я. — Я просто хотел узнать. И все.
— А я и не расстроился, — сказал он.
— Боюсь, с моей стороны это было всего лишь праздное любопытство, — признался я.
— Ничего страшного, — сказал он. — Загляни ко мне как-нибудь, я тебе все расскажу.
Меня ободрил его доброжелательный тон, похоже, он не таил на меня никакой обиды за мою неуклюжую попытку указать ему на тщетность его абсурдных притязаний, вместо того чтобы позволить ему пофантазировать.
— Приглашаю тебя на чай, — сказал он.
Я тогда подумал, что он также упрекал себя в негостеприимности, как и я себя — в бестактности, и что он хотел загладить это впечатление. Я даже и не рассчитывал, что он планирует продемонстрировать мне какие-то успехи.
Было полчетвертого, а в четыре пятнадцать я был уже у него. Он сидел в том же кресле, что и в последний раз, перед ним стоял небольшой столик, на нем — несколько газет. Но на этот раз на столе был еще и какой-то альбом. Мы обменялись рукопожатиями, и он сказал:
— Взгляни-ка, — и открыл альбом. На страницах альбома были наклеены газетные вырезки. — Прочти это, — предложил он.
Когда приходишь поболтать с человеком, а тебя усаживают читать, это всегда скучновато, но я так стремился загладить свою бестактность, что принялся читать каждую строчку. Я совершенно не понял, к какому выводу должны были привести меня вырезки из альбома. Начиналось это приблизительно так, с критических замечаний о работе некоего скульптора: «Произведение непропорционально, поза статуи неестественна, имеется претензия на реализм, однако руки статуи как будто меньшего, нежели в реальной жизни, размера, совершенно непонятно направление движения фигуры, — как будто движутся только брюки, но никак не ноги. Сомнительно, чтобы в реальной жизни данное тело вообще удержалось бы на ногах».
Следующий критик из альбома тоже критиковал ноги этой статуи, а затем продолжал в следующих выражениях: «У всех скульптур мистера Ардона на лицах — выражение ужаса. Лица, конечно, отличаются, однако ужас неизменно присутствует. Другого слова и не подберешь. Ужас этот неестественный и проистекает из декадентских настроений скульптора. И если кто-либо сочтет это клеветой, пусть взглянет на тысячи лиц и отыщет хоть на едином из них печать такого же ужаса, смешанного с изумлением, как в произведениях мистера Ардона, если вообще считать их произведениями».
Я с трудом дочитывал этот альбом, устроившись в кресле Лаксби, а он стоял и наблюдал за мной. Должно быть, я уже прочел дюжину критических статей, все об одном и том же. И вдруг натолкнулся на совершенно неожиданную вырезку. В ней говорилось: «В прошлый вторник днем мисс Джейн Ингли ушла и не вернулась домой. Полиция Йоркшира провела поисковую операцию, но пока ее не обнаружила». Далее в вырезке содержался призыв к общественности сообщить по телефону, если хоть что-нибудь станет известно о местонахождении девушки. Я перевернул страницу и нашел еще несколько вырезок об этой девушке, насколько я понял, критических заметок о скульптуре больше не было. Заметив, что я перевернул страницу, Лаксби остановил меня и, к моему некоторому облегчению, сказал: «Пока больше ничего читать не надо».
Я поднял глаза.
— Эту девушку узнал ее брат, — сказал он.
— Узнал, — сказал я. — Значит, она жива.