— Он, должно быть, опасный тип, и к нему не следует являться безоружным, — сказал я.
— Возможно, все так, — сказал Лаксби, — но Закону об этом ничего не известно.
— Зачем он это делает? — спросил я.
— Некоторые люди ради искусства готовы на все, — ответил Лаксби. — И это я могу понять. Но этот человек готов на все, чтобы его считали художником, хотя он ничего в искусстве не смыслит. Его метод пошлый и показной. В нажатии кнопки фотоаппарата гораздо больше искусства, и уж, конечно, это более нравственно.
— Я все же отправлюсь к нему, — сказал я.
Я преисполнился решимости, выспросил у Лаксби адрес — это была студия, выходящая на главную улицу Йорка.
— Меня пугает, что ты собираешься так рисковать, — сказал Лаксби. — Хотя мы-то с тобой знаем, что можем спасти множество жизней. Одному мне не справиться. Они попросту скажут, что я сошел с ума, и упрячут меня в больницу.
— Что ж, я пойду, — сказал я.
— Тобой движет азарт, — сказал Лаксби. — Кстати, послушай, щит, который он нашел, конечно же, где-то спрятан. Если он бросится к шкафу или занавеске, зажмурь глаза и беги, и все будет в порядке.
Я так и сделал, когда время пришло. Этот человек сделал уже полдюжины статуй, и его пора было остановить. Мы с Лаксби сидели, курили и строили планы, но они все казались неисполнимыми. Все зависело от того, что я там найду по приходе.
Итак, я вышел от Лаксби и сел на поезд в Йорк. Я отправился невооруженным, у меня была только тросточка, и как это ни глупо, это была тросточка из наилегчайшего и наитончайшего дерева, совершенно бесполезная с точки зрения обороны. И все же, думаю, она меня спасла. От вокзала я пошел к нужной улице и позвонил в дверь, он открыл сам. Я сказал ему, что был на его выставке, чрезвычайно восхищен жизнеподобием его произведений и хотел бы заказать ему свою статую в полный рост. Мы обсуждали все это в темном коридоре между дверью и сумрачной лестницей. Когда мы подошли к лестнице, я понял, что он не сомневался в причине, которая привела меня в его дом. Уж не знаю, как я это понял, в этом сумраке. Скорее, наверное, почувствовал.
Поднявшись по лестнице, мы подошли к двери и вошли в светлую студию. Я шел первым, поскольку он не проявил желания пригласить меня внутрь. Когда мы вошли в студию, он обернулся и взглянул на меня, и я понял, что этого человека не проведешь. А я как раз это и собирался с ним сделать. В комнате было прибрано: на полу не валялись осколки, в поле зрения не было ни резцов, ни молотов. Я подумал, что ему следовало бы купить по крайней мере хоть несколько резцов. Но, наверное, он был слишком самоуверен, чтобы озаботиться этим. В комнате стояла одна мраморная статуя, статуя обыкновенного юноши в обыкновенной современной одежде, и на его мраморном лице застыло выражение необычайного ужаса, то самое выражение, что было на лицах всех статуй Ардона. Я похолодел и ясно понял, что в любой момент я сам могу стать куском мрамора с этим ужасным выражением на лице.
Я огляделся в поисках шкафов или занавесок и неподалеку заметил шкаф.
— Так что вы говорите, вы хотели? — спросил Ардон.
Он спросил это как человек, которому отвечать нужно тотчас же. Но я уставился на ужасное мраморное лицо и не находил подходящих слов. Ардон глядел на мое лицо, а я глядел на лицо его статуи. И ужас этого лица частично отразился на моем лице, и Ардон заметил это отражение и, должно быть, сообразил, что я его подозреваю. Он быстро отвернулся, не дождавшись от меня ответа, и пошел к шкафу. За окном гудели машины, следующие на вокзал и с вокзала. А в комнате Ардон открывал дверцу шкафа. Между ним и улицей, казалось, пролегли три тысячи лет. Я повернулся и мельком взглянул на дверь, а потом закрыл глаза и не открывал их, пока не оказался далеко от этого дома. Я прикоснулся обеими ладонями к стене и, держа в одной руке тросточку, наощупь дошел до двери, открыл ее и выскользнул наружу. Мне бы помог хоть один взгляд, ведь снаружи оказалось еще труднее. Несколько раз меня подмывало чуть приоткрыть глаза, чтобы рассмотреть лестницу, но с таким же успехом, я мог бы увидеть и голову Горгоны. Ибо Ардон стоял прямо позади меня, и я знал, что у него щит. Я слышал, как он стукнул об шкаф, когда его доставали. И уж конечно, Ардон мог бы спуститься по лестнице в двадцать раз быстрее меня, ведь я шел зажмурившись.
Ардон совершил ошибку, что не ударил меня по голове. Он мог воспользоваться для этого краем щита или чем-либо другим. Я не хотел прикрывать голову руками, чтобы не навести его на эту мысль. Я ждал удара каждую минуту, пока наощупь двигался по лестнице, и практически чувствовал тепло дыхания Ардона у себя на затылке. Он не произнес ни слова, и я добрался до двери, а он продолжал идти прямо за мной. И затем я ощутил ужасающий холод на своем лице, и понял, что он выдвинул щит вперед через мое левое плечо, и развернул его ко мне. Я догадался, что он это делал, отвернувшись. А я выиграл время, чтобы открыть дверь на улицу, в чем он легко мог бы мне помешать, схватив за руку. Но он понадеялся на Медузу, а она ничего не могла поделать, потому что мои глаза были закрыты.