Турков на два дня отпросился с курсов — ему-то не очень требовалось повышать квалификацию, от коллег не отстанет — и съездил к матери, чтоб помочь на сенокосе.
С наслаждением поработал физически, азартно махал «горбушей» на кочковатом лугу. Славно было чувствовать свою силу, неутомимость, ничем не подточенное здоровье; славно было купаться вечерами в озере, по-мальчишески прыгая в воду с наклонного дерева. Городская хандра моментально выветрилась. И, веселый, довольный, отправился он на субботу и воскресенье домой, к жене Лизе, к сыну и дочке, по которым уже соскучился.
Каким-то новым взглядом он смотрел на жену, горделиво сознавая, что она лучшая из всех женщин, которые ему встречались; с той же гордостью смотрел и на ребятишек — румяных, крепконогих, со смышлеными мордахами.
— Павлушка, разбойник, даю задачу на сообразительность!
— Давай!
— Три голубя прилетели, два улетели, сколько осталось?
— Остался один плюс те, которые раньше были!
— Молодец!
Вот такая у нас арифметика, гражданка Галина. Разбойнику Павлушке еще шести годочков не стукнуло, а сообразителен, как агент по снабжению. Можно поручиться, что в будущей жизни не пропадет, не скатится в неудачники. Выберет успех, а не прозябание.
— Лиза, тебе не кажется, что мы плохо живем?
На белоснежной подушке смуглое, без единой морщинки лицо, загорелые руки, светлеющие в подмышках, закинуты под голову, сонная умиротворенность в глазах.
— Ты довольна, Лиза?
— Почему ты вдруг спрашиваешь?
— Потому, что раньше не спрашивал.
— Если бы мне что-то не нравилось, я бы сказала… Спи.
— Может, у тебя духовные запросы какие-нибудь? Мечтала об одном, а получилось другое?
— Спи. Тебе спозаранку на самолет.
— Нет, ты ответь: ты счастлива? Серьезно спрашиваю.
— Счастлива. За тебя только переживаю.
— Это еще что?! По какой причине?
— Ты ведь меня не любишь.
— Окстись, Лизавета! Что тебе в голову взбрело?
— Я же знаю.
— Ну, Лизавета, тебя солнцем чересчур напекло… Я что же, не по своей воле женился?!
— Спи, Виталик. Если что и случится, буду сама виновата. Понимала, что ступаю на ненадежную дощечку…
— Лизка, ты старая, жуткая костяная баба-яга. Завтра же я тебя брошу. Пусть другие тебя любят сильней.
— Спи, — улыбнулась Лиза.
Турков сегодня, сейчас же мог дать какую угодно расписку, что не только не расстанется с Лизой, но будет ей верен постоянно. Уж себя-то он знает. Неспособен на мимолетные романы, перед собою краснеть не желает, слишком это противно. От добра добра не ищут, и никто ему не нужен, кроме Лизы. Это верно, что он не испытывал к Лизе острой влюбленности, ну и что? Грош цена сумасшедшей влюбленности, именно из-за нее разводится каждая третья супружеская пара! Ошалеют от взвинченных восторгов, сомлеют в объятиях, а через неделю трезвые будни, домашнее неустройство. Влюбленность испаряется, как лужа на дороге. У Туркова тоже были девочки, по которым он вздыхал — и в десятом классе школы, и в институте, — куда подевалось былое томление? Вспомнит теперь, усмехнется: дурачок был, слепой дурашка…
— Лизавета, неужели боишься, что я тебя брошу?
— Не в том дело, Виталик.
— А в чем?
— Наверно, ты не бросишь. Хотя кто знает… Но ты, наверно, все-таки не бросишь.
— Чего ж тебе переживать и опасаться?
— А вдруг мучиться будешь? Вдруг раскаиваться?
Она произнесла эти слова после долгого молчания.
Словно взвешивала, надо ли их говорить.
— Лизавета, Лизавета, я люблю тебя за это!
— За откровенность? Так ее маловато у нас.
— За отчаянность! За то, что на вулкане живешь! В доме, который качается!
— Спи.
— Между прочим, последняя новость: кажется выдвигают меня в депутаты. Будешь за меня голосовать? Остальные-то избиратели поддержат…
— Я рада за тебя, Виталик. Очень рада. С этой работой ты хорошо справишься.
— И на том спасибо.
Июльская короткая ночь завесила темнотой окна и вскоре уплыла, как дождевое облако. Петухи по деревне заголосили. Турков чувствовал, что Лиза тоже не спит. Невероятное открытие: и жена, оказывается, обеспокоена участью Туркова!
Ну, скажи она попросту «мало меня любишь», это бы прозвучало естественно. Всем женам чудится, что мужья охладевают и недостаточно ласковы… Но Лиза тревожится не о себе, она тревожится о Туркове. Он, понимаете ли, еще раскается!
Воистину, мир перевернулся вверх ногами. Все наоборот.
Наутро Турков улетел в город, с аэродрома помчался на занятия, и, когда они закончились, ему не захотелось сразу идти в халупу к бабке Ударкиной.