Часто забегает посмотреть картины молодежь. Торопливо бегают от картины к картине, смеются, спорят. Через два дня аукцион… Это волнует, как игра в карты. Нет, это, скорей, похоже на тотализатор… Лошадка бежит… Бежит крупный вороной жеребец. Быстро мелькают забинтованные белыми бинтами ноги. На храпу белый мех, на глазах шоры. Беги, беги, еще наддай!! Дай ему хлыста! Но наездник натягивает вожжи. Он сдерживает его… Жеребец горячится и, того гляди, пойдет вскачь. Публика волнуется, кричит, свистит. Гляжу, моя лошадка поравнялась с передней и уже идет вровень, голова в голову. Ну, поддай еще! Еще немножко! Удар хлыста, и перед финишем моя лошадка вырвалась на целый корпус. Так и на аукционе.
Вот она стоит на мольберте, моя картинка. Пойдет ли она? Она пошла… Три рубля, три с полтиной, четыре, пять. Кто больше? Один раз пять, два раза пять, три — шесть рублей, семь, десять! Кто больше? Двадцать, тридцать, пятьдесят… Кто больше? Раз пятьдесят, два пятьдесят, три. Справа за вами — тук… Это с трех-то рублей до полсотни. Мое сердце так и плавает в меду. Товарищи поздравляют, завидуют.
Помню, на одном аукционе была очень хорошая картинка — натюрморт «Цветы», с пятнадцати рублей она дошла до ста двадцати. Вообще на этих аукционах картины раскупались очень хорошо, и некупленных было очень мало. Так, какие-нибудь уж очень серые, скучные. После аукциона шли в какую-нибудь пивнушку и выпивали в дружеской беседе по одной-две кружки черного «вальдшлесхен». Такие аукционы бывали не больше одного раза в год, а когда была неотложная нужда в деньгах, можно было отнести свою картинку к Доциаро или Аванцо, и у них она могла продаться. Брали они по десять процентов, что казалось тогда чуть что не грабежом.
ДОМ С КОЛОННАМИ
Это было давно, очень давно… Это было в… В каком же это было году? Мне было тогда… ну да, мне было лет девятнадцать, не больше.
А теперь я старик, хожу с палочкой… Вот и считайте. Словом, это было в те года, когда еще не летали аэропланы, не кричало радио, не отнимал время телевизор и никто еще не залезал на Луну. Тогда человеку не грозила атомная и бактериальная война, тогда воздух был чист и прозрачен и в реках плавала рыба.
Я был еще щенок, долговязый, неуклюжий, с красными руками, очень застенчивый, до боли краснеющий. В незнакомом обществе я чувствовал себя весьма неловко. Мне все казалось, что надо мной смеются, и я совершенно терялся. Признаюсь — я очень мало походил на героя романа.
В это время меня пригласил к себе в имение редактор-издатель журнала «Семья охотников» Сергей Владимирович Озеров.
Дело было так: я отослал Озерову мои первые рисунки для журнала на заданные темы. Темы были из псовой охоты. В ответ я получил письмо: «Милостивый государь, Алексей Никанорович! Ваши рисунки, несмотря на хорошее мастерство исполнения, в журнале помещены быть не могут. Это не борзые собаки, а какая-то помесь кота с лягушкой. Вы, я думаю, никогда не видели борзых собак. Эти собаки не сравнимы ни с какими другими. Если Вы располагаете временем, приезжайте ко мне в Свиридово. Здесь Вы близко познакомитесь с борзыми и гончими собаками. Телеграфируйте свой приезд, и я вышлю за Вами лошадь на станцию Венев. Озеров».
Я знал, что редакция находится в имении Озерова и состоит всего из двух человек — самого издателя и главного редактора Сергея Владимировича Озерова и секретаря Саши Тарскова. Озеров писал рассказы для своего журнала, вел переписку с сотрудниками и воевал с журналом «Охотничий вестник», который издавался владельцем Оружейного магазина Тарнапольским. Озеров печатал журнал в Туле, куда два раза в неделю из Свиридова посылалась подвода и иногда ехал Саша Тарсков.
Журнал этот был, конечно, барской затеей, но он все же окупался несколькими сотнями подписчиков.
Через два дня я уже выходил на станции Венев из вагона с маленьким чемоданчиком в руке. Вижу, стоит тарантасик и рядом молодой парень. Спрашиваю: «Не от Озерова ли?» — «Так точно». Поехали. Это совсем близко — верст пять, не больше. Вот и Свиридово.
На горе белый барский дом с колоннами, вниз к реке спускается старый парк с большими толстыми липами. На балконе, прижавшись к колонне, стоит девушка и с ней борзая собака. Стоят, смотрят куда-то вдаль, должно быть, кого-то ждут. И дом с колоннами, и эта девушка с борзой собакой были так поэтичны, так просились на картину, что навсегда запомнились мне. В них было что-то трогательное, немного грустное…
