Я сделал много зарисовок, и к вечеру, здорово устав, мы пошли к стогам, чтобы там устроиться на ночь.
Тем временем вернулись мужчины с совещания и, узнав, что по монастырю бродили какие-то люди, что-то записывали и зарисовывали, заподозрили неладное и всем народом пошли ловить их, чтобы допросить и учинить расправу.
Мы легли около стога и стали уже засыпать, когда услыхали какие-то голоса и в темноте увидели осторожно обходящие нас фигуры. Несколько человек подошли и грубо приказали:
— Вставай.
Нас повели в селение, в сельсовет. За столом сидел председатель, перед ним лежал револьвер.
Лица у всех были суровые.
— Кто такие? Откуда?
Все что-то кричат, хотели вязать нам руки. Мы кое-как старались объяснить, что мы из Сасыкольского питомника от Макара Макаровича. Услыхав, что мы от Макара Макаровича, все разом успокоились. Председатель убрал свой револьвер в стол.
— А, Макарка! Макарка — хороший человек, мы знаем Макарку…
Нас отпустили на волю, и мы отправились под свой стог и мирно уснули.
На другое утро на обратном пути мы набрели на калмыцкое кочевье.
Во все времена и у всех народов женщины любили и любят украшать себя яркими платьями, серьгами, браслетами, кольцами. Их костюмы всегда блещут красками и привлекают нас, художников, больше, чем одежды мужчин, обычно темные, будничные, — и здесь в этом кочевье мне очень понравилась одна калмычка, сидящая возле своей юрты, очень миловидная и нарядно одетая.
Я уговорил ее позировать: с неохотой, но она согласилась и села у входа своей юрты на подушечку. Я быстро стал ее зарисовывать в свой альбом. Кругом стояли ребятишки и женщины, смеясь, сыпали свои замечания и критику.
Вдали показалась пара запряженных быков, они медленно подъезжали к нам. Это был хозяин; не спеша распряг он быков, посмотрел на мою работу, обошел кругом натурщицу и вдруг неожиданно сзади с размаха дал ей жестокого пинка… Бедняжка покатилась кубарем, потом с плачем убежала в юрту. Там продолжалась эта дикая семейная сцена. Вот так иногда кончаются мои сеансы портретной живописи.
Обычно же все обходилось мирно, и натурщики были довольны самой скромной платой, а то и вовсе ничего не брали. Забавно видеть, как калмыки принимали мои портреты. Когда работа подходила к концу и они видели сходство, они начинали неудержимо хохотать, тыкать пальцами в рисунок и хохотать, хохотать до упаду.
ОЗЕРО БАСКУНЧАК
Мы подъезжали к озеру Баскунчак. Запряженный в телегу верблюд гордо шагал по степи, изредка срывая растущие у дороги колючки и своими бархатными губами спокойно забирая их в рот. Этого я не мог понять. Колючки так остры и так тверды — как стальные иголки, а верблюд их ест, как сочный салат. Вообще это животное какое-то сказочное и характер имеет самый удивительный. Верблюд доверху переполнен важностью. С величайшим презрением смотрит он на мир своими чудными темными глазами из-под длинных ресниц. Он выше всего. Самолюбия у него бездна. Он не позволит в чем-нибудь превзойти его. Однажды я ехал верхом на резвом иноходце. Впереди едет на верблюде, запряженном в телегу, крестьянская девушка. Догоняю верблюда. Равняюсь с ним и хочу обогнать. Не тут-то было. Верблюд презрительно посмотрел на меня и, задетый за живое, так наддал, такой развил бешеный аллюр, что бедная девушка в ужасе кричала: «Чу, чу!» — и что есть силы тянула вожжи. Верблюд не хотел уступить и, не обращая внимания на крик и на вожжи, мчал галопом. Мой конек тоже был с характером и рванул во всю прыть. Не знаю, чем бы кончилась эта скачка, на счастье, у девушки оборвалась одна вожжа, и оставшейся вожжой она завернула верблюда. Потеряв меня из виду, верблюд опомнился, с него соскочил задор, и вернулось его величавое спокойствие.
Ну довольно о верблюдах. Итак, мы подъезжаем к озеру Баскунчак. Вдали что-то белеет. Что это, снег? Нет, это соль. Здесь царство соли. Вся земля вокруг озера насквозь просоленная. Вот маленький прудик. Вода в нем насыщена солью. Но это не мешает тростнику расти в ней. Кругом, на сухой земле, растут солянки — растения с толстыми сочными листьями и такими же стеблями. Они напитаны солью. Их едят только верблюды. На пятнадцать верст протянулось озеро. Пятнадцать верст по длине, три — пять верст ширины и глубиной на много метров, и все это сплошная соль. Идешь по озеру, как по паркету, по твердой окаменевшей соли. По озеру проложены рельсы. Экскаватор вгрызается в твердую соль. Соль дробит машина, промывает и грузит в вагоны.
Только у берега тянется полоска воды — да и то это не вода, а рапа — перенасыщенный раствор соли. Ложись в эту воду и не утонешь — вода вытолкнет тебя наверх. Да и мелко тут, не выше колена. Киргизы босиком, с засученными до колен штанами выгребают лопатами соль из рапы в небольшие кучи. Идет верблюд по рапе, везет телегу, на верблюде киргизенок сидит, гикает. Подойдет верблюд к куче соли, нагрузят телегу, и везет он телегу к огромным, как двухэтажные дома, кладям соли.