— Говори, как тебя зовут.
Меня тут вдруг как молния осенила.
Чем свое имя брякнуть, я сообразил, в чем дело, и повторяю:
— Как тебя зовут.
Все так и крякнули.
Капитан даже коньяком поперхнулся от удовольствия. Говорит:
— Пррравильно! Ну, теперь вторая задача. Вот видишь, я из записной книжки вырываю два листочка. Тебе один, а мне другой. Теперь я на своем листочке напишу некое слово, а ты на своем листочке напиши то же самое.
Капитан долго писал, должно быть, слово длиннущее.
Впрочем, не знаю, что он там написал.
А я смекнул, в чем дело, принял у него карандаш и на своем билетике написал: «То же самое».
Вижу, капитан в восторге и приятели его тоже.
— Ну, теперь, — говорит, — третья задача. Это самая трудная. Вообрази, братец, что в древности существовал некий волшебный город. Каждого нового человека, который приходил в этот город, заставляли что-нибудь говорить, и если он говорил правду, то его сжигали, а если лгал, то его вешали. А вот один нашелся сказать нечто такое, что его нельзя было ни сжечь, ни повесить. Что же он такое сказал?
Тут уж я попотел. Да, должно быть, крепко мне хотелось попасть на «Топаз», потому что и тут меня осенило:
— Он сказал: «Вы меня повесите».
Все захлопали в ладоши.
Я вижу, что угадал верно, и начал объяснять, чтобы не подумали, будто я так зря брякнул.
— Если бы его повесили, — говорю, — значит, вышло бы, что он сказал правду, а за правду сжигали. А если бы сожгли, значит — он солгал, а за ложь вешали. Так и не могли они с ним ничего поделать.
Капитан хлопнул меня по плечу и сказал:
— Молодец!
Пощупал мускулы и опять сказал:
— Молодец! А с твоим отцом я потолкую.
Я прибежал домой ошалелый. Просто плясать был готов.
Только смотрю, вечером приходит отец чернее тучи.
— Ты это, — говорит, — что выдумал? Не бывать этому!
И для острастки меня разочек ремнем по спине вытянул. Сразу вся моя веселость пропала.
Для чего же это я задачи решал? Не урезонил-таки капитан старика.
Всю ночь не спал, утром бегу к капитану. Тот руками развел:
— Я бы, — говорит, — тебя взял с удовольствием, но родителя твоего не уговоришь. Вот упрямая башка. Подожди годочек.
Вижу, капитану самому бы хотелось меня взять.
«Ладно, — думаю, — если капитан за меня, так я уж сумею устроиться».
«Топаз» должен был сняться с якоря через несколько дней на рассвете. Он шел в Аргентину. Ночью накануне отплытия я пробрался на палубу и спрятался между сложенными запасными парусами. Я набил себе карманы сухарями и взял бутылку воды, потому что рассчитывал пролежать в своем убежище по крайней мере сутки.
Ночью было так тихо, что я начал сомневаться, снимается ли «Топаз». Но на рассвете подул свежий ветер. Покуда матросы с гвалтом носились вокруг меня, я лежал и уписывал сухари. Раза два я слышал голос отца. Должен сознаться, что каждый раз я при этом ежился. У меня заранее чесалась… поясница.
«Топаз» шел, должно быть, очень скоро, ибо ветер все крепчал и крепчал.
Я из осторожности решил пролежать в своем логове как можно дольше.
Наступила ночь. Взошла луна.
Я тихохонько высунул голову и поглядел на море.
На том месте, где должна была быть Франция, был ровный простор океана. Берега не видно. Я заснул спокойно. Проснувшись на другое утро, я вылез из-за парусов и побрел по палубе.
Мой отец стоял у руля.
Увидав меня, он так и подпрыгнул на месте, но не мог ничего сделать: руль-то ведь не бросишь.
Но так как язык его не был привязан к рулевому колесу, он стал меня ругать. Ну, и ругал же он меня! Я потом никогда уже и не слыхивал такой ругани.
Я стоял смирненько, будто сам не свой.
Вдруг кто-то треснул меня по спине. Оборачиваюсь — капитан.
Хохочет, а сам кричит отцу:
— Рулевому разговаривать воспрещается!
Отец кричит:
— Господин капитан, прикажите бросить его в море!
Тут кругом собрались все матросы и принялись урезонивать отца.
Отец слушал, слушал, да вдруг сам как фыркнет.
— Нет, — говорит, — каков гусь!
Потом для порядку он меня все-таки выдрал, но слегка. На другой день я уже мог сидеть.
Так и стал я моряком.
Очень просто.
И я не раскаялся в этом. Что ни говори, а лучше моря ничего быть не может. Эх, проклятая старость! Не увижу я теперь ни знойных островов, ни полярных льдин, ни китов, ни альбатросов. Эх, кабы я был молодым! Не сидел бы я тут, не кис бы на аркашонских дюнах. Ну, да что! Каждому свое время. Мое время прошло. Только из окна могу я теперь смотреть на милое море.