Но ещё одно мгновение — печать обмотана вся, и Нюта бросает её в картонный коробок.
Теперь пусть входят жандармы, пусть попробуют догадаться, где спрятана печать коммунистов-подпольщиков.
Нет, не догадаться им, не найти её в клубке чёрной распушённой шерсти!..
САТИНОВАЯ РУБАХА
Частенько по вечерам, оставшись одна в хате, старуха мать разбирала вещи в своей укладке. Среди старых, потускневших газет, кацавеек, шитых цветной шерстью, и лубяных картинок хранилась красная сатиновая рубашка-косоворотка в пятнах от мазута, с тёмными дырочками — следами от пуль.
Ещё совсем недавно эту сатиновую рубашку разыскивали царские конники. Они врывались в хаты, перетряхивали сундуки и укладки, вспарывали саблями матрацы и подушки, гремели в подвалах крынками и чугунами — всё искали её.
Принадлежала рубашка шахтёру Ермоше. Работал он рукоятчиком, управлял клетью — подъёмником шахты.
Каждое утро клеть, при которой дежурил Ермоша, опускала в шахту рабочих, и поэтому не было в посёлке человека, который не знал бы Ермошу.
Ходил он в кепке, чёрной от мазута, в красной сатиновой рубашке и с плоским ящичком на верёвке через плечо, тоже чёрным от мазута. В ящике у Ермоши лежали инструменты — большой гаечный ключ, молоток, зубило. Но летом в нём среди инструментов появлялись васильки.
Когда утром Ермоша шёл на работу, он собирал их в поле и прятал в ящик, чтобы никто не видел.
В посёлке среди прочих калиток была одна узенькая из неструганых досок, с петлями из кожицы, с деревянным, на гвозде, воротком-запором. А возле калитки стояла скамеечка на двух столбцах.
Вот на этой скамеечке Ермоша незаметно от всех оставлял васильки.
За калиткой в подбелённой синькой хате жила девушка. Она и забирала Ермошины цветы.
Однажды случилась на шахте забастовка. Давно уже среди шахтёров возникло недовольство: продукты в лавках по рабочим книжкам выдавали недоброкачественные, в забоях случались обвалы, потому что лес для креплений подрядчики продавали гнилой, плохо работала вентиляция и люди отравлялись угольными газами.
И вспыхнула накипевшая за долгие годы обида: «Хватит! Терпели! Последнюю нитку с плеч срывают!»
Шахтёры окружили здание конторы и потребовали, чтобы к ним на переговоры вышел главный инженер. Но главный инженер отказался вести переговоры и вызвал по телефону из уездного гарнизона царских конников.
Они прискакали в посёлок при саблях, карабинах и с подсумками, полными патронов.
Впереди — офицер в башлыке с кистями и в длинной тяжёлой бурке. Он приказал с ходу атаковать бунтовщиков и разогнать их.
Шахтёры начали вооружаться рудокопными ломиками, обрезками газовых труб, кирками, лопатами.
Ермоша крикнул:
— Флаг! Нужен красный флаг!
Но флага не было.
Тогда Ермоша снял свою красную сатиновую рубашку, привязал за рукава к высокой палке и поднял над головой как флаг.
Конники теснили шахтёров лошадьми, били плашмя саблями и прикладами карабинов.
Но шахтёры плотным кольцом закрыли Ермошу с флагом и решили не сдаваться.
В конников полетели гайки, болты, шахтёрские лампы, булыжники мостовой.
Рухнул во дворе фонарный столб. Со звоном посыпались стёкла в здании конторы, где спрятался главный инженер.
Ермоша, без кепки, голый по пояс, мускулистый, в одной руке держал древко флага, а в другой — большой гаечный ключ. Через плечо у Ермоши болтался ящик с инструментами.
Флаг обстреливали из карабинов, к нему пробирались конники.
Но Ермоша и рабочие отбивались от конников и флаг не уступали.
Стоять и не сдаваться!
Из посёлка на подмогу к шахтёрам прибежали женщины с острыми кольями и кусками породы и антрацита.
Вскоре из гарнизона прибыл дополнительный отряд конников, и только тогда удалось сломить сопротивление рабочих.
В бою погиб Ермоша. Офицер в длинной тяжёлой бурке зарубил Ермошу саблей. Лошади растоптали его ящик с инструментами, а в ящике и васильки, которые Ермоша не успел оставить утром на скамеечке у калитки.
Но флаг царские конники не захватили. Он исчез!
Когда они перестали его искать, к матери Ермоши пришла девушка и отдала ей красную сатиновую рубашку в пятнах от мазута, с тёмными дырочками — следами от пуль.
— Откуда она у тебя? — спросила мать, прижимая к груди рубаху сына.
— Я её прятала, — ответила девушка, поцеловала старуху и тихо ушла.
А старуха долго ещё стояла у порога хаты, держала рубаху и плакала.
ЛЮДИ ИЗ БАЛАГАНА
Красные отступили, и солдатам генерала Гумилевского удалось захватить местечко Иловайск. В окно видно было, как по просёлку, взмётывая грязный занавоженный снег, приседая на увалах, мчались троечные крестьянские сани: солдаты направлялись к балагану, в котором артельно жили горнорабочие — плитовые, вагонщики, крепильщики.
— Когда же они, злыдни, угомонятся, — вздохнула артельная стряпуха Аграфена. — И тиранят народ, и тиранят…
Сани остановились у дверей балагана. Из саней вышли ротмистр в английской коричневой шинели, двое солдат, местный поп Захарий в пальто с козьим воротником и плотник Спицын, тоже из местных, со своим плотничьим ящиком.
Солдаты принуждали шахтёров спуститься в шахту и возобновить добычу угля. Но шахтёры отказывались работать на белых. Их уговаривали, пытались подкупить, запугивали — шахтёры стояли на своём и работу бойкотировали. Они знали, что уголь требовался белым для отправки за границу, откуда они взамен получали оружие и продовольствие.
Первым в балаган вошёл ротмистр с солдатами, за ним Захарий и Спицын. Ротмистр перчаткой отряхнул с погон снег и небрежно кивнул попу.
Захарий раскрутил шарф, которым были укутаны его плечи, расчесал пальцами застывшую на морозном ветру бороду, тихонько погудел, опробовал голос и вознёс, будто молитву:
— Христиане, сеятели труда! Сознавая ничтожество своё перед творцом, не гневите его, выступайте на работу и принесите этим творцу покаяние своё, любовь и благодарность.
Шахтёры равнодушно молчали.
— Видят телесные очи мои, что вы забыли храм господень, не ходите в него…
— А у нас вот Жохов один в храм ходит и на всех молитву в шапке приносит, — перебил попа кто-то.
Шахтёры засмеялись: плитовой Жохов давно уже был отлучён от церкви.
— Огорчительно шутить да проказить над церковью. Все богу молятся. Вор и тот богу молится…
— Молится! — опять перебили попа. — Да чёрт его молитву перехватывает!
— Кара для вас будет тяжкой, как для тех, кто без меры согрешает. Одумайтесь…
С нар поднялся Жохов в верёвочных лаптях — чунях, в нагольной рубахе и в стёганых штанах с нашитыми под коленями кусками овчины, чтобы штаны не рвались при работе в забое, — хмурый и спокойный, старшина балагана.
Он прошёл мимо попа к бочке с водой, снял с её края ковшик с загибкой, зачерпнул воды, отпил несколько медленных глотков, потом повесил ковшик на прежнее место и сказал:
— Сам, Захарий, в забой полезай.
Ротмистр зло сжал губы, коротко приказал плотнику и солдатам:
— Приступайте!
Спицын подошёл к окнам, достал из своего ящика отвёртку, стамеску и молоток:
— Вы меня, ребята, не судите строго. Я ведь человек подневольный.
— Оно и видно.
— Не разговаривать! — прикрикнул ротмистр.
Застучал по балагану молоток: Спицын начал выставлять оконные переплёты. Солдаты перетаскивали их во двор и складывали в сани.
В балаган хлынул мороз, подуло снегом. Заплакали испуганные дети. Матери утешали детей, прижимали к себе. А мороз всё гуще и плотнее заполнял балаган, изгоняя из него теплоту и уют людского жилья.