И Лёнька, гремя тяжёлыми сапогами, катил тачку от станка к станку, убирал, подметал и опять катил, наваливаясь на неё грудью, и опять подметал, выскребал и чистил.
Единственным Лёнькиным развлечением было подъехать с тачкой к токарному или фрезерному станку и наблюдать, как ползёт от станка, скручивается стружка.
Лёнька уже изучил, что сталь даёт белые, синие и малиновые стружки. Они острые и могут поранить. Когда точат медь, то стружка получается жёлтая и мягкая, как бумага. От чугуна летит серое мелкое крошево. А самые приятные — это бронзовые. Они струйкой сыплются из-под резца; подставишь ладонь — тёплые, будто речной песок.
Был у Лёньки друг и заступник, Никита Савельевич, молотовой мастер. Он работал на паровом молоте.
Лицо и руки Никиты Савельевича были тёмными от постоянного огня в кузне. Ходил он в валенках, чтобы искры не палили ног, и в кожаных нарукавниках.
В свободное время Лёнька приходил к Никите Савельевичу в кузнечный цех. Грохотали, шипели горячие от пара молоты. Клокотали в горнах нефтяные горелки, сотрясались бетонные полы.
У Никиты Савельевича для Лёньки всегда находился какой-нибудь гостинец: петушок из леденца, ириска, ромовый кренделёк.
Однажды осенью решили рабочие повесить красный флаг, чтобы все в районе видели, что они бастуют, и присоединились к ним.
Решить-то решили, но куда повесить флаг?
На ворота? На здание цеха? На каланчу? Нет, всё это не годится: городовые мигом его сорвут.
И рабочие придумали: повесить его на заводскую трубу. Но как залезть на трубу и кто полезет?
Вот вопрос. Скобы, вбитые в неё, были старыми и ржавыми, так что человек, который отважится подняться, должен быть лёгким и цепким.
Прослышал об этом разговоре Лёнька и начал упрашивать Никиту Савельевича, чтобы рабочие разрешили ему, Лёньке, подняться — он и лёгкий и цепкий.
Вызвали Лёньку члены стачечного комитета, поглядели на него и сказали:
— Доверяют тебе рабочие свой революционный флаг. Понимаешь ты это?
Лёнька одёрнул свою солдатскую куртку и ответил:
— Как не понять. Понимаю.
…Над слободой стояли тёмные в тумане ночи. Плавала на лужах копоть. Грязь затопила дороги. Окна заводских корпусов не озарены пламенем печей — тихо и безлюдно.
Молчат машины: забастовка.
В одну из таких ночей и было решено поднять флаг.
Слесари прикрепили к стальному стержню красное полотнище и передали Никите Савельевичу.
Ночью Никита Савельевич, Лёнька и ещё несколько рабочих подобрались к трубе. На случай, если нагрянут сторожа, выставили дозорных.
— Сапоги скинь, — посоветовал Никита Савельевич Лёньке. — Нога может соскользнуть.
Лёнька снял сапоги. Кузнец пристроил ему на спине флаг, чтобы руки свободными были.
Лёнька чувствовал, как напряжённо стучало сердце, будто оно одно занимало всю грудь. А вдруг он не долезет? Не сумеет?
Никита Савельевич крепко обвязал Лёньку верёвкой с крючком на конце. Полезет Лёнка и будет на скобы, которые поцелее, крючок накидывать, чтобы не сорваться, если нога соскользнёт или руки устанут.
А на заводском дворе по-прежнему тихо, мелкий дождь только шелестит.
— Ну, — сказал Никита Савельевич, — полезай.
Лёнька кивнул и босиком начал карабкаться по громоотводу. Его небольшая фигурка медленно скрылась в тумане.
В напряжённой тишине прошло минут десять. Вдруг шорох: спускается Лёнька, и флаг с ним.
— Ты что? — спрашивает Никита Савельевич.
Лёнька съёжился и молчит.
— Да что с тобой? Озяб, может?
— Забоялся я, — проговорил Лёнька, а сам в глаза Никите Савельевичу не глядит. — Там скобки ослабли. Под ногами шевелятся.
Молчат рабочие. Ветер по небу, точно чёрный дым, тучи гонит.
— Что ж, коли так, — сказал наконец Никита Савельевич, — пошли по домам.
— Нет, — горячо зашептал Лёнька и схватил кузнеца за руку. — Дядя Никита, не уходите! Я ещё раз испробую. Я и по крышам лазил и на колокольню — ничего. А по трубам не лазил. По-первому всегда боязно. Ветер там, аж качает.
— Ну ладно, — сказал Никита Савельевич. — Сядем, покурим. А ты, Лёнька, передохни, успокойся.
Рабочие присели на платформу грузового крана, который стоял рядом, и закурили, пряча в кулаке огоньки папирос. Сидели согнувшись и молчали. Когда докурили, Никита Савельевич подошёл к Лёньке и сказал:
— Только оберегайся. Иначе не пущу.
Лёнька снова карабкается по трубе. Скобки влажные, холодные, от них стынут пальцы. Дует мокрый ветер. Чем выше взбирается Лёнька, тем сильнее он дует. Лёнька прижимается к кирпичам, прячет от ветра лицо.
У Лёньки намокла голова, струйки воды стекают за широкий ворот куртки.
Внизу, сквозь дождь, блестят огни дальних посёлков. Лёнька закрыл на мгновение глаза: высоко-то как, только бы не испугаться! Пальцы на ветру коченеют, больно сгибать их.
Где же конец трубы? Скоро ли?
Лёнька одной рукой держится, а пальцы другой руки в рот кладёт, согревает. Маленький, щуплый, прибился он к трубе и висит над пропастью.
Лёнька подтягивается на руках, упирается ногами и метр за метром продвигается выше.
Потом он уже смутно помнил, как добрался до вершины трубы, как приворачивал проволокой к громоотводу стержень с флагом, и только одно Лёньке навсегда запомнилось — как развернулось и ожило на ветру большое красное полотнище.
А Лёнька, ухватившись за громоотвод, плакал от счастья и слушал, как оно хлопало над самой его головой.
Наутро приехал пристав и объявил, что даёт пятнадцать рублей тому, кто флаг снимет. Но охотников рискнуть не нашлось.
Весь день провисел красный флаг.
Пристав сорок рублей назначил. По тем временам это большие деньги были. Рабочему их и в месяц не заработать.
И вот нашёлся один желающий — предатель и провокатор Тюха. Добрался этот Тюха до скобок, которые шатались, да струхнул и вернулся.
Обуяла тогда ярость полицию, и давай они флаг из винтовок расстреливать. Хотели пулями древко расщепить. Но слесари не зря стальной стержень подобрали — не переломишь его даже пулями.
А флаг себе развевается! И бастуют уже рабочие в районе на всех заводах и фабриках!
Через много лет после Октябрьской революции заводскую трубу одели в леса, чтобы отремонтировать. Верхолазы ещё с земли обратили внимание, что громоотвод на трубе длиннее обычного и толще. А когда они поднялись до конца трубы, до её короны, то разглядели, что к громоотводу привязан стальной стержень.
Верхолазы хотели снять его, но об этом узнали рабочие и позвали Никиту Савельевича.
И кузнец рассказал про мальчика Лёньку, про то, как он поднял флаг и какое это имело значение для всеобщей забастовки.
Вскоре ремонт трубы закончили и леса убрали.
Стоит теперь труба чистая, без трещин, без копоти, а под солнцем сверкает стальной стержень.
КОГДА МОЛЧАЛ ГУДОК
Красные полки выбили белогвардейцев со станции Краматорская. Надо было срочно пустить большой Краматорский завод.
Но угля нет. Завод стоит. Шахтёры не могут помочь заводу, не могут дать уголь: подъёмные машины, вагонетки, насосы, моторы — всё на шахтах разбито.
Рабочие собрались на митинг. Думали, гадали: как быть? Казалось, выхода не было. Но тут выступил механик Булавин. Он сказал, что выход есть!
Булавина слушали внимательно. Речь он кончил словами:
— Ну как, сдюжим?
— Сдюжим! — ответили рабочие.
И на следующий день завод заработал. Но трубы его не дымили: все люди города пришли на завод и по очереди крутили руками токарные и сверлильные станки, в то время как опытные рабочие стояли у станков и точили на них для шахт оборудование.