Наконец остановились. Перед тем как закурить, Тихон долго осматривается.
— Понимаешь, — начинает объяснять он, — эти порожки то промерзнут, то вновь зимой вода прибудет, омутки уже тоже позамерзали, и бежит вода поверх льда. Вот тут и поживи на месте рыбки. Под снегом такую воду не заметишь и, не зная ручья, промочишь ноги. Это плохо.
— Почему зимою вода прибывает? Ведь снег не тает?
— А что, я вижу, что ли, что́ там делается, под снегом-то? Может, воду морозом выжимает из вечной мерзлоты, — говорит Тихон. — Это тебе Заполярье, а не Москва! Каждый год бывает по-разному.
Спорить с ним не приходится. Действительно, Заполярье — не Москва. Как тут проверишь? Может быть, и не будет нынче такого, а Тихон скажет: «Год — другой». Много неразгаданных загадок встречается в Заполярье.
— Если зимою воды много, то весною ее меньше?
— Весною вода идет валом, вот до этих мест, — показал Тихон на скалу, метра на четыре выше головы.
Сидим на камне и слушаем тишину. Вдруг что-то колет в шею. Комар!
— Да, комары, — спокойно отзывается Тихон. — Как только они, дьяволята, из-под снега выбираются…
— Но послушай! Снег — и вдруг комары! Должны они замерзнуть.
— На корабле ты совсем от берега отвык, — смеется Тихон, — под снегом-то им тепло. А потом, что же снег… это не московская зима, а Заполярье: воздух-то теплый.
Воздух действительно теплый, неподвижный. Но через секунду заметно легкое движение, а через минуты две уже вполне ощутим ветер, и вот уже дует и дует, гонит волны поземки. На открытом месте они медленно перекатываются, будто снежная пелена выворачивается наизнанку. С наветренной стороны скал снежный сугроб растет, да так и остается в неподвижных, причудливых, как бы застывших формах. Лыжные следы наши уже засыпало. Мы забились меж камней в щель.
Ветром не прохватывает, но снегом залепляет глаза. Ощущение довольно противное: по лицу течет вода, дышать трудно, — нос и рот залепляет снегом. Будто ветер мешает тебе выдохнуть из себя воздух.
Через пять минут стихло, «заряд» прошел. Только снежные гребни переместились да кое-где оголились камни. Словно произошла смена декорации в театре.
— Зачем ты привел меня на ручей? — спросил я Тихона.
— По ручью дорога к морю. Если бы ты заблудился, то как бы ты пошел? Пошел бы по ручью.
Меня это начинает злить.
— Обожди сердиться, — говорит Тихон. — В пургу я будто слышал шум мотора. Теперь думай сам. Если не было оповещения и не приказано оказать помощь, то, может быть, я ослышался. А если не ослышался, то не наш самолет пролетал здесь и, может быть, сделал вынужденную посадку. Я, по глупости, тебя, как нового, постеснялся. Скажешь — пискнул комар, а он тревогу поднял. Пошли искать, пока опять не «зарядило».
Понятно теперь, о каких оповещениях спрашивал Тихон и что́ его беспокоило.
Мы на следу. Чужой самолет занесен снегом до верхних плоскостей крыльев. Летчик ушел. Второй пилот убит.
— Где же следы? Даже своих теперь не найдешь.
— Откроются, — говорит Тихон, — надо искать. Пойдем по обоим берегам ручья, по самым буграм. Видишь, как рыхлый снег сдувается ветром, а там, где он примят шагами, — остаются кочки: не ямками, а бугорками обозначаются следы. Их и надо искать.
Пока мы отсиживались в щели да путались по летчиковым следам, Сережа тоже попал в «заряд».
Задумал он в последний раз в этом году прокатиться на тузике и забрался к нам в гости. Плывет себе Сережа и плывет между островов, вдоль скал, по заливам. Тут ему памятен каждый поворот, каждый коридорчик между камней.
Вот знакомый островок. Кроме Сережи, никто сюда не забирался, и земля тут когда-то чернела от ягод. Тут нетронутые червями грибы вырастали с картуз; за островом в длинной и кривой, как стручок, губе хорошо ловилась на удочку треска. Стоило только набрать под камнями горбатых многоногих рачков-мормышей, которых Сережа по-своему называл «бармашами», и с этой насадкой только успевай закидывать крючок.
За горбатым мыском всегда бывали утки. Взлетали они хлопотливо, но очень медленно, почти задевая хвостами воду, и опять садились поблизости и плыли. А если их догонять на тузике, — начнут нырять.
Теперь уток нет, нет косяков рыбы и не покажет рыжие бока косатка, преследующая рыбу. Не увидишь и тюленя. Нет чаек, и замолк птичий базар.