— Не знаю.
— Учить ребят я буду.
— Ой, научи, пожалуйста!
— В школу приезжай.
— А это кто шел? — показал Нинка на снег. — Песец шел, — ответил Нинка за учителя. — Ну, искать оленей надо.
— Где искать ночью? И следы замело, — возразил Василий Николаевич, вновь почувствовав озноб.
— Так искать надо, — уверенно махнул рукою Нинка. — Олень бежит против ветра, чтобы чутьем слышать далеко. Песец в другую сторону бежал: стая гнала оленей, а он тоже их боится, поди.
Поехали вместе. Одного за другим нашли пять растерзанных оленей и одного еще живого, со сломанной ногой.
Шкуры и мясо задранных оленей бросили в тундре, а головы и ноги Нинка бережно собрал: из прочной шкуры будут шить обувь.
— С этими оленями стая задержалась, другие далеко убежали, целы ведь будут, — сказал Нинка.
— Может быть, и тех догонят волки, — сказал учитель.
— Нет. Видишь вот, безногий цел остался, тут ведь он близко был, — ответил Нинка.
Поглядывая на Василия Николаевича, Нинка крутил головой и усмехался, не понимая, — почему учитель отказался есть дымящуюся кровью почку только что зарезанного оленя.
Нинка сначала даже обиделся, но потом ему стало жаль учителя. Отдав Василию Николаевичу свой совик[11], он наказал Мефодию, чтобы тот поскорее вез учителя в становище, и один уехал на поиски остальных оленей.
— Теперь недалеко тут, — говорил Мефодий. — Река будет, вдоль реки поедем, потом через реку переедем, — тут и совсем рядом. Правда ведь. Поди, теперь теплее тебе?
Василию Николаевичу в Нинкином совике было уютнее, накрученную одежду, казалось, ядром не прошибить, и сам он с трудом мог пошевелиться.
Глаза слипались, голова то и дело клонилась набок, и Василий Николаевич прилагал большие усилия, чтобы не заснуть окончательно и не свалиться с саней. Порою он открывал глаза и соображал:
«Берег видно крутой, — это река… где-нибудь спустимся на лед, а там скоро, скоро…»
Внезапно Мефодий закричал. Учителю почудился шум сползающего снега. Сбоку, как лезвие огромного ножа, сверкнула кромка обнаженного льда.
— Дальше падай! — крикнул Мефодий и столкнул Василия Николаевича с саней.
Тут же сани навалились на Мефодия, и все кувырком в снежной лавине понеслось под гору. Мелькнули олени, сани, и снег залепил учителю глаза.
Нинка вернулся глубокой ночью, зашел к председателю колхоза, осмотрелся и задал вопрос:
— Где учитель?
— Не знаю, — ответил председатель и в свою очередь спросил:
— Сколько оленей потеряли?
— Шесть, — ответил Нинка и опять спросил:
— Где учитель?
— Какой учитель?
— Мефодий, поди, вез учителя в школу. За старым пастбищем я их встретил. Еще вместе с Мефодием искать ехали, потом я один поехал, Мефодий сюда повез. Не смотришь, где учитель. Ты большой, так все равно тебе, а нам, маленьким, учиться надо.
— Почему все равно? Не все равно вовсе. Только не видал я. Поди, в стадо заехали. Хитрый Мефодий чай пьет, свежую оленину ест. Не маленький, приедет ведь. В тундре не потеряется.
Нинке самому хотелось заехать на пастбище оленей. Соблазн был велик, но, подумав, он твердо сказал председателю:
— Нет, беда это. Мефодий в стадо не заехал. Не говорил так, — значит, не будет так делать. Учитель замерз, он его прямо сюда вез. Беда это, искать надо.
— Надо искать, — забеспокоился председатель, — долго не едет, не зря это. Надо людей посылать.
— Сам поеду, — сказал Нинка, — позволь только в стаде свежую упряжку взять.
— Бери. Пускай еще человек едет. Где последний раз видел, от этого места искать будете. По обеим сторонам ищите, — сказал председатель и неожиданно спросил:
— Велик ли учитель?
Нинка показал рукою чуть выше своей головы и полюбопытствовал:
— Зачем спросил?
— Поди, одежду теплую ему надо сшить.
— Тогда шей чуть побольше, — сказал Нинка и уехал.
Сани порой летели по воздуху, а потом прыгали с кочки на кочку и так бились о неровности, что непривычный человек боялся бы за свои почки и печенку.
Утром по земле мело. За окном правления колхоза в снежных вихрях «заряда» ныряла гора. Когда прояснялось, тогда было видно, как высока гора; над нею вырисовывалось небо, и снова всё исчезало в налете пурги.
Председатель волновался. Невысокий, но очень пушистый в своих мехах, он подолгу стоял на улице и глядел за реку в испещренный летящими снежинками воздух.
Скованного дремотой, не понимающего, день сейчас или ночь, скрюченного от холода и неудобного сидения на нартах Василия Николаевича Нинка привез в колхоз. Когда зашли в теплую избу, он похлопал учителя по плечу: