Под скатертью что-то зашевелилось, и оттуда выползла маленькая змея; Стрикленд тут же прикончил ее толстым концом удилища. Я только смотрел на все это и, помнится, ничего не сказал — очень уж мне было не по себе.
Стрикленд пораздумал немного и решил выпить. Скатерть больше не шевелилась.
— Так это Имрей? — спросил я.
Стрикленд откинул на несколько мгновений скатерть и посмотрел.
— Да, это Имрей, — ответил он, — и горло у него перерезано от уха до уха.
— Так вот откуда шел этот шепот в доме, — сказали мы оба в один голос, обращаясь друг к другу и вместе с тем каждый сам к себе.
Из сада донесся неистовый лай Тьетьенс. Немного погодя дверь в столовую распахнулась, и оттуда высунулся ее огромный нос.
Собака стала тихо обнюхивать воздух. Куски разорванной парусины свисали почти до самого стола, и некуда было деться от всего, что случилось.
Тьетьенс вошла в комнату и уселась возле нас, оскалив зубы и выставив передние лапы. Она посмотрела на Стрикленда.
— Дела-то худые, старуха, — сказал он. — Не залезают ведь люди под крыши своих бунгало, чтобы умереть, и не натягивают потом парусины. Давайте-ка подумаем, что все это значит.
— Давайте лучше подумаем об этом в другом месте, — предложил я.
— Превосходная мысль! Гасите лампы. Мы сейчас пойдем ко мне в комнату.
Я не стал гасить лампы. Я пошел в комнату Стрикленда первый и предоставил ему самому погружать столовую в темноту. Он пришел вслед за мной, мы закурили и стали думать. Думал Стрикленд. Я не переставая курил: мне было страшно.
— Имрей вернулся, — сказал Стрикленд. — Вопрос в том, кто убил Им-рея? Не говорите мне ничего, у меня есть на этот счет свое мнение. Когда я нанял это бунгало, большая часть слуг Имрея перешла ко мне. Имрей был человек простодушный и безобидный, не так ли?
Я согласился с ним, хотя лежавший под скатертью ком видом своим не подтверждал ни того, ни другого.
— Если я созову всех слуг, они станут тут плечом к плечу и будут лгать, как ариане. Что бы вы предложили?
— Вызывать их поодиночке, — сказал я.
— Тогда они убегут и всё разболтают товарищам, — возразил Стрикленд. — Надо разъединить их. Как вы думаете, ваш слуга что-нибудь знает?
— Может быть; впрочем, нет, вряд ли. Он ведь здесь всего каких-нибудь два-три дня, — ответил я. — А как по-вашему?
— Боюсь что-нибудь утверждать. Только все-таки как же этот человек умудрился угодить поверх навеса?
За стеною послышался глухой кашель. Это означало, что Бахадур Хан, лакей Стрикленда, проснулся и собирается укладывать своего господина спать.
— Войди, — сказал Стрикленд. — Ночь-то какая сегодня теплая, правда?
Бахадур Хан, здоровенный, высокий мусульманин, подтвердил, что
ночь действительно теплая, но заметил, что, по всей вероятности, опять пойдет дождь и что, с позволения его чести, тогда будет легче дышать.
— Действительно, гак оно и будет, если господь приведет, — ответил Стрикленд, стягивая с себя сапоги. — Сдается мне, Бахадур Хан, что я очень уж давно без жалости заставляю тебя работать, с того самого дня, когда ты ко мне нанялся. Когда же это было?
— Неужели Сын Неба не помнит? Это было, когда Имрей-сахиб втайне уехал в Европу и никого не предупредил. И мне — даже мне — была оказана великая честь: Покровитель Бедных сделал меня своим слугою.
— А разве Имрей-шхмб уехал в Европу?
— Такая идет молва среди его бывших слуг.
— А ты что, пойдешь к нему опять служить, когда он вернется?
— Ну, конечно, сахиб. Это был добрый хозяин, и слугам у него жилось хорошо.
— Ты прав. Вот что, я очень устал, но завтра я поеду охотиться на оленей. Дай-ка мне мое ружьецо, то, с которым я на черного оленя хожу; там оно, в ящике.
Слуга наклонился над ящиком, достал оттуда стволы, ложе и замок и передал Стрикленду, который стал собирать ружье, меланхолически при этом зевая. Потом он потянулся к патронташу, вытащил оттуда большой патрон и вставил его в казенную часть «360 экспресс».
— Так, выходит, Имрей-сахиб уехал в Европу тайком! Очень это странно, Бахадур Хан, не правда ли?
— Что я могу знать о путях белых людей, Сын Неба?
— Разумеется, очень мало. Но сейчас ты узнаешь больше. Мне довелось проведать, что Имрей-сахиб вернулся из своих далеких странствий и даже что сейчас вот он лежит здесь, за стеной, и ждет своего слугу.
— Сахиб!
Свет лампы скользнул по стволам ружья, наставленного на- широкую грудь Бахадур Хана.
— Поди посмотри! — сказал Стрикленд. — Лампу возьми. Твой господин устал и ждет тебя. Ступай!
Слуга взял лампу и направился в столовую. Стрикленд пошел за ним, почти подталкивая его дулом ружья. Несколько мгновений тот смотрел на зияющую наверху черноту, на извивающуюся под ногами змею; когда же наконец взгляд его упал на то, что лежало на столе, лицо его омрачилось.
— Ну как, видел? — спросил Стрикленд после минутного молчания.
— Да, видел. Я только комок глины в руках у белого человека. Что ваша милость собирается сделать?
— Повесить тебя до конца месяца. А что же еще?
— За то, что я его убил? Погоди, сахиб, выслушай меня. Однажды, когда он проходил среди нас, его слуг, он взглянул на моего ребенка, на четырехлетнего. Он околдовал его, и через десять дней мальчик мой умер от лихорадки!
— Что же такое сказал Имрей-сахиб!
— Он сказал: «Какой красивый мальчик» — и похлопал его по головке. От этого ребенок и умер. Вот почему я убил Имрея-сахиба; это было в сумерках; он вернулся со службы и спал. Потом я положил его на балку крыши и натянул парусину. Сыну Неба все известно. Я слуга Сына Неба.
Стрикленд взглянул на меня поверх ружья и на местном языке сказал:
— Ты подтвердишь, что слышал его слова? Убил он.
Единственная лампа освещала пепельно-серое лицо Бахадур Хана. Он очень быстро сообразил, что должен найти себе оправдание.
— Я попался в ловушку, — сказал он, — но вина его. Это он сглазил моего мальчика, и тогда я убил его и спрятал. Только те, у кого в услужении дьяволы, — он покосился на Тьетьенс, невозмутимо лежавшую перед ним, — только те могли узнать, что я сделал.
— Ты это не худо все придумал. Ты, видно, его веревкой к балке привязал. Ну так вот, теперь тебе самому придется на веревке висеть. Так оно всегда и бывает!
По вызову Стрикленда явился заспанный полицейский. Следом за ним вошел еще один. Тьетьенс сохраняла поразительное спокойствие.
— Отведите его в участок, — распорядился Стрикленд. — Надо завести дело.
— Так, выходит, меня повесят? — спросил Бахадур Хан, не пытаясь бежать и уставившись глазами в пол.
— Да, если солнце будет светить, а вода течь, тебя повесят! — сказал Стрикленд.
Бахадур Хан сделал большой шаг назад, весь как-то затрепетал и больше не сдвинулся с места. Полицейские стали ждать дальнейших распоряжений.
— Можете идти, — сказал Стрикленд.
— Не трудитесь, я очень быстро уйду отсюда, — сказал Бахадур Хан. — Глядите! Я уже умер.
Он поднял ногу: к мизинцу присосалась голова полумертвой змеи, недвижной и точно застывшей в агонии.
— Я из рода землевладельцев, — сказал Бахадур Хан шатаясь. — Публичная казнь была бы для меня позором — вот почему я так поступил. Не беспокойтесь, рубашки сахиба все сосчитаны, а на умывальнике лежит запасной кусок мыла. Мальчика моего сглазили, и я убил колдуна. Зачем вам понадобилось непременно меня вешать? Честь моя спасена, и… и… я умираю.
Не прошло и часа, как он умер, как умирают те, кого укусила маленькая коричневая карайт, и полицейские унесли и его, и то, что было спрятано под скатертью, каждого — куда следовало. Все это было необходимо сделать, чтобы пролить свет на исчезновение Имрея.
— И это называется девятнадцатый век, — очень спокойно сказал Стрикленд, залезая в постель, — Вы слышали, что он сказал?