Наступила долгая тишина, а буря утихла, и полная луна встала над мокрыми деревьями.
— Так судите же теперь, — угрюмо промолвила река. — Я рассказала о своем позоре. Паводок все убывает. Больше я ничего не могу сделать.
— Что касается меня, — послышался из храма голос большой обезьяны, — мне нравится смотреть на этих людей: ведь, помнится, я тоже построил не маленький мост в пору юности мира.
— Говорят также, — прорычала тигрица, — что эти люди произошли из остатков твоих войск, Хануман, и потому ты им помогал…
— Они трудятся, как трудились мои войска на Ланке, и верят, что труды их не пропадут. Индра слишком высоко вознесен, но ты, Шива, ты-то знаешь, как густо они унизали страну своими огненными повозками.
— Да, я знаю, — проговорил бык. — Их боги научили их этому.
По кругу прокатился взрыв хохота.
— Их боги! Что могут знать их боги? Они родились вчера, а создавшие их умерли и едва успели остыть, — сказала крокодилица. — Завтра их боги умрут.
— Хо! — произнес Перу. — Матерь Ганга говорит умные речи. То же самое я говорил падри-сахибу, который проповедовал на «Момбассе», но он потребовал от барамалама заковать меня в кандалы за такую великую дерзость.
— Наверное, они всё это делают для того, чтобы порадовать своих богов, — сказал бык.
— Не совсем, — возразил слон, выступив вперед. — Они делают это на пользу моим махаджанам — моим жирным ростовщикам, которые поклоняются мне в день Нового года, рисуя мое изображение на первой странице счетных книг. А я выглядываю из-за их плеч и вижу при свете ламп, что имена, вписанные в эти книги, принадлежат людям, живущим в далеких местах, ибо все города связаны друг с другом огненными повозками, деньги быстро приходят и уходят, а счетные книги толстеют не хуже меня самого. И я, Ганеша Удачи, я благословляю своих поклонников.
— Они изменили лицо страны, моей страны. Они совершали убийства и строили города на моих берегах, — сказала Магар.
— Все это только пустое перекатывание комочка грязи. Пусть грязь копается в грязи, если это нравится грязи, — отозвался слон.
— А потом что? — сказала тигрица. — Потом они увидят, что Матерь Ганга не в силах отомстить за оскорбление, и сначала они отойдут от нее, а позже и от всех нас, одного за другим. В конце концов, Ганеша, мы останемся при пустых жертвенниках.
Пьяный человек, шатаясь, встал на ноги и громогласно икнул в лицо собравшимся богам.
— Кали лжет. Сестра моя лжет! Вот этот мой жезл — это котвал Каши, и он ведет счет моим паломникам. Когда наступает пора поклоняться Бхайрону — а эта пора никогда не кончается, — огненные повозки трогаются одна за другой, и каждая везет тысячу паломников. Они уже не ходят пешком, они катятся на колесах, и слава моя все возрастает.
— Ганга, я видел, как берег твой у Праяга был черен от паломников, — сказала обезьяна, наклоняясь вперед, — а не будь огненных повозок, они приходили бы медленно и их было бы меньше. Запомни это.
— Ко мне они приходят всегда, — заплетающимся языком продолжал Бхайрон. — Ночью и днем все простые люди молятся мне на полях и дорогах. Кто в наши дни подобен Бхайрону? К чему говорить о том, что веры меняются? Разве мой жезл — котвал Каши — бездействует? Он ведет счет и говорит, что никогда не было столько жертвенников, сколько их воздвигнуто теперь, и огненная повозка хорошо им служит. Я Бхайрон, Бхайрон простого народа и ныне — главнейший из всех небожителей. И еще мой жезл говорит…
— Молчи, ты! — прервал его бык. — Мне поклоняются в школах, где люди беседуют весьма мудро, обсуждая вопрос, един ли я или множествен, как нравится верить моему народу, — но вы-то знаете, каков я. Кали, супруга моя, ты тоже знаешь.
— Да, я знаю, — отозвалась тигрица, опустив голову.
— И я более велик, чем Ганга. Ибо вы знаете, кто побудил людские умы считать из всех рек одну лишь Гангу священной. Вы знаете, что говорят люди: кто умирает в ее воде, тот приходит к нам, богам, не понеся кары; и Ганга знает, что огненная повозка привозит к ней множество жаждущих этого; и Кали знает, что самые пышные свои пиры она справляет среди паломников, которых везет огненная повозка. Кто поразил недугом тысячи людей за один день и одну ночь в Пури, у ног тамошнего идола, и привязал болезнь к колесам огненных повозок, так что она разнеслась по всей стране из конца в конец? Кто, как не Кали? Раньше, до того как появилась огненная повозка, это было трудно сделать. Огненные повозки хорошо тебе послужили, Матерь Смерти. Но я говорю о своих собственных жертвенниках, а я не Бхайрон простого народа, но Шива. Люди приходят и уходят, болтая и разнося молву о чужих богах, а я слушаю. В школах мои поклонники сменяют веру за верой, но я не гневаюсь, ибо когда все слова сказаны и новые речи кончены, люди в конце концов возвращаются к Шиве.
— Верно. Это верно, — пробормотал Хануман. — К Шиве и к прочим возвращаются они, Мать. Из храма в храм перехожу я на север, где они поклоняются единому богу и его пророку, и теперь лишь мое изображение осталось в их храмах.
— Ну и что же? — произнес самец антилопы, медленно поворачивая голову, — Ведь этот единый — я, и я же — его пророк.
— Именно так, отец, — молвил Хануман, — И на юг я иду, я, старейший из богов, по мнению людей, и я касаюсь жертвенников новой веры и той женщины, которую, как мы знаем, изображают двенадцатирукой и все же зовут Марией.
— Ну и что же? — сказала тигрица. — Ведь эта женщина — я.
— Именно так, сестра; и я иду на запад вместе с огненными повозками и во многих видах являюсь строителям мостов, и благодаря мне они меняют свои веры и становятся весьма мудрыми. Хо! Хо! Я сам строитель мостов — мостов между тем и этим, и каждый мост в конце концов обязательно ведет к нам. Будь довольна, Ганга. Ни эти люди, ни те, что следуют за ними, вовсе над тобой не смеются.
— Так, значит, я одинока, небожители? Или мне надо сдержать мой паводок, чтобы как-нибудь по несчастной случайности не подрыть их стен? Или Индра высушит мои источники в горах и заставит меня смиренно ползти между их пристанями? Или мне зарыться в песок, чтобы не оскорбить их?
— И все эти треволнения из-за какого-то железного бруска с огненной повозкой наверху? Поистине, Матерь Ганга вечно юна! — заметил слон Ганеша. — Ребенок — и тот не стал бы говорить столь безрассудно. Пусть прах роется в прахе, прежде чем вновь обратиться в прах. Я знаю только то, что мои поклонники богатеют и прославляют меня. Шива сказал, что в школах люди не забывают его; Бхайрон доволен своими толпами простых людей, а Хануман смеется.
— Конечно, смеюсь, — сказала обезьяна. — У меня меньше жертвенников, чем у Ганеши или Бхайрона, но огненные повозки везут мне из-за Черной Воды новых поклонников — людей, которые верят, что бог их — труд. Я бегу перед ними и маню их, и они следуют за Хануманом.
— Так дай им труд, которого они жаждут, — сказала река. — Воздвигни преграду поперек моего потока и отбрось воду назад, на мост. Некогда на Ланке ты был силен, Хануман. Так нагнись и подними мое дно.
— Кто дает жизнь, вправе отнимать жизнь. — Обезьяна заскребла по грязи длинным указательным пальцем. — И все же, кому пойдут на пользу убийства? Очень многие люди умрут.
С реки долетел обрывок любовной песни, подобной тем, которые поют юноши, стерегущие скот в полуденный зной поздней весны. Попугай радостно крикнул и, опустив голову, боком стал спускаться по ветке, а песня зазвучала громче, и вот в полосе яркого лунного света встал юный пастух, которого любят гопи, кумир мечтающих девушек и матерей, еще не родивших ребенка, — Кришна Многолюбимый. Он нагнулся, чтобы завязать узлом свои длинные мокрые волосы, и попугай спорхнул на его плечо.
— Все шляешься да песни поешь, поешь и шляешься, — икнул Бхайрон. — Из-за этого ты, брат, и опаздываешь на совет.
— Так что ж? — со смехом сказал Кришна, откинув голову назад: — Вы здесь немногое можете сделать без меня или Кармы. — Он погладил перья попугая и снова засмеялся. — Зачем вы тут сидите и беседуете? Я услышал, как Матерь Ганга ревела во тьме, и потому быстро пришел сюда из хижины, где лежал в тепле. А что вы сделали с Кармой? Почему он такой мокрый и безмолвный? И что делает здесь Матерь Ганга? Разве в небесах так тесно, что вам пришлось спуститься сюда и барахтаться в грязи по-звериному? Карма, чем они тут занимаются?