Придя в себя, я провёл много дней, неустанно размышляя над тревожными фрагментами древних легенд о лесе и его ужасах, в ожидании рождения ребёнка, которого носила под сердцем моя жена, находящаяся в невменяемом состоянии, что исключало её удаление из поместья. Один за другим проходили тоскливые месяцы ожидания, а над нами нависла тень надвигающегося кошмара.
И вот настал день, когда в мой кабинет вошла повитуха и осторожно коснулась моего плеча, я как раз предавался раздумью, изучая старые записи лесничего, который якобы слышал в лесу флейту Пана[2]. Дрожащим голосом она прошептала, что моя жена скончалась. Я просидел в оцепенении пять бесконечных минут, затем охрипшим голосом спросил о ребёнке. Она молча повела меня в комнату, где лежали мёртвая мать и живой младенец.
Да, ребёнок был жив, всё ещё жив, но больше я ничего не скажу. Пусть Высшие Силы и Судьба, которая породила чудовище, обрекут его на вечные муки! Ибо когда я вошёл в ту комнату, где лежали мёртвая мать и живой младенец, то впервые услышал СМЕХ ГУЛЯ!
ЛИЛИИ
(Lilies, 1934)
Перевод В. Илюхиной
Апартаменты «Колорадо» — солидное краснокирпичное здание высотой в четыре этажа, что выделяет его на фоне убогой нищеты прилежащего района. Его жильцы сторонятся местного сброда, чьи обветшалые жилища прилегают к величественному кирпичному строению. Почти все живут в здании еще с момента его постройки двадцать три года назад — солидные, немолодые, безгранично респектабельные. Мужчины — сплошь «белые воротнички» или счетоводы, женщины — сплошь уютные бездетные дамы в летах, заполняющие одинокие часы своей жизни родительским служением ручным канареечкам. Есть среди них вдовцы, незаметные старички, и вдовы, такие же незаметные старушки. Они — родственные души: женщины обмениваются сплетнями и рецептами по утрам на крыльце, мужчины приветствуют друг друга поверх вечерних газет. Возможно, они бы друг друга навещали, если бы не разграничивающие барьеры стен и то чуждое ощущение шпионажа, подразумеваемое фразой «через две двери от меня». Жители квартир ценят уединение. Тем не менее, порой они обмениваются едой — пирожками, кусочками торта, прохладным напитком по весне или летом. Такова была и миссис Хан со своими цветами.
Миссис Хан была пожилой вдовой и жила прямо под нами, на третьем этаже в квартире 13. Она была француженкой, доброй душой, все силы отдававшей семье. Она не выходила из дому до субботних обеденных часов, в которые женатый сын усаживал ее в свою машину, и они уезжали за город до самого вечера. Вернувшись, миссис Хан с трудом взбиралась по лестнице на наш этаж и дарила моей матери охапку диких цветов, собранных в деревне «мной и моим сыном Вилли». Казалось, ей было достаточно одного нашего «спасибо» — она извлекала из процесса некую для себя радость, если даже не гордость. Она была благодарна нам за поддержание этого ее еженедельного обряда, с помощью коего все еще связывала себя с тем миром, что мало-помалу отрекался от нее. Почти год, каждую субботу, старушка с цветами являлась и приносила свою полуночную дань, варьирующуюся от сезона к сезону — фиалки, бархатцы, гладиолусы, настурции, астры, дикие розы. Но вот однажды в конце октября суббота настала — а посетительница наша так и не пришла. Ночь вошла в свои права, но никто не позвонил в нашу дверь.
Мы не видели миссис Хан всю неделю, и моя мать была очень рада, когда в восемь часов вдруг зазвонил звонок, и она открыла дверь перед уже знакомой дородной фигурой, застывшей снаружи, в полумраке коридора.
— Добрый вечер! — прозвучало обычное ее приветствие, добродушное, но в этот раз — какое-то нерешительное.
— Добрый вечер, миссис Хан, — ответила мать. — Вы, наверное, на всю неделю в деревню уехали?
— О, нет, не совсем. Мой сын Вилли пришел и принес мне эти цветы — он такой заботливый мальчик, мой сынок! И я подумала — может быть, вы захотите…
Старушка предложила матери букетик. Услышав теплые слова благодарности, она кивнула, развернулась и медленно спустилась по лестнице. Мы услышали, как тихонько щелкнул замок в двери ее квартиры.
Выступив на свет, мать ахнула — букет в ее руке был собран из белых похоронных лилий. Она перевела взгляд за окно — к дому подъехала большая черная машина с поднятым верхом, необычайно длинная. Из нее вышли двое мужчин — одним из них был Вилли Хан, и он плакал. Мать подошла к окну. Хан и незнакомец уже поднимались по лестнице и миновали нашу дверь. Я уловил обрывок их разговора: «да, я принес цветы, лилии, само собой… оставил их здесь около часа назад…» Мать положила руку мне на плечо и показала надпись на ленточке, обернутой вокруг стеблей — в память о моей дорогой матери, миссис Хан. Вскоре из дома вынесли гроб и стали загружать его в катафалк — никто так и не заметил, что белые цветы исчезли с груди усопшей.
2
Пан — древнегреческий бог пастушества и скотоводства, плодородия и дикой природы, который изображался в виде мужчины с козлиными ногами и рогами. Он считался изобретателем многоствольной флейты.