Прошло целых две недели, прежде чем один из них вернулся, две недели, в течение которых сновидец тщетно пытался обмануть свои пресыщенные чувства запахом белого цветка. Он был очень рад, когда раб вернулся со своим драгоценным грузом и сварил из него блаженные соки напитка, дарующего забвение, следуя указаниям, изложенным в древней книге. Но он не говорил о своем путешествии или о судьбе своих спутников; и даже находясь в полубессознательном состоянии, сновидец задавался вопросом, почему он скрывал черты своего лица. В своем рвении он не спрашивал, но был доволен, увидев, что зелье было тщательно приготовлено и ликер жемчужного цвета добавлен в кальян. Сразу же после выполнения этой задачи слуга ушел, и никто не знает ничего о нем с тех пор, кроме того, что он направил своего верблюда далеко в пустыню, мчась так, словно был одержим демонами. Генгир не замечал ничего вокруг, потому что он уже был в восторге от мысли о том, что должно было произойти. На самом деле он не вставал со своего дивана в дворцовых покоях, и в его мозгу не было ничего, кроме сводящей с ума жажды познания нового острого ощущения, предсказанного в древних преданиях. Странные сны были обещаны тому, кто вдохнет эти наркотические пары, сны, на которые старая книга не смела даже намекнуть, — «сны, которые превосходят реальность, или смешиваются с ней новыми и необузданными способами». Так говорили писцы, но Генгир не боялся и прислушивался только к обещанию наслаждений, о которых говорилось в книге.
В тот же вечер он лежал на диване и курил кальян в одиночестве в глубокой темноте, король снов в стране, где все, кроме снов, было мертво. С его дивана открывался вид на балкон, расположенный высоко над пустым городом, и когда взошла луна, лучи полумесяца заблестели на радужных пузырьках белой жидкости в большой чаше, через которую пропускался дым. Сладким был вкус этого зелья, более сладким, чем соты Кашмира или поцелуи избранных невест Рая. Постепенно над правителем возобладало чувство новой и восхитительной слабости — это было, как будто он был свободнорожденным существом, сущностью безграничного воздуха. Он лениво смотрел на пузырьки, и внезапно они начали подниматься вверх, вверх и вверх, пока не завесили комнату вуалью мерцающей красоты, и он почувствовал, как реальность исчезает в их кристаллических глубинах.
И вот наступил период глубокой и мистической тоски. Ему казалось, что он лежит внутри холодных стен гробницы на плите из бледно-белого мрамора. Пронзительные погребальные звуки доносились словно эхо издалека, а его ноздри щекотали медленно плывущие ароматы могильной лилии. Он знал, что он мертв, и все же еще сохранил сознание, которое было его собственным в жизни. Вневременность общих снов не была его уделом; века проходили медленно перед ним, и он знал каждую секунду их продолжительности, когда лежал в гробнице своих отцов на каменной плите, на которой были вырезаны демонические василиски.
После того, как запахи и музыка исчезли из тьмы, в которой он лежал, наступил период разложения. Он почувствовал, как его тело начало раздуваться, переполненное гноем; он почувствовал, как черты его лица расплываются, а его конечности расползаются по плите, источая вонючую слизь. И даже это было лишь мгновением в утомительных, вяло ползущих часах его вечности. Так долго он лежал лишенный тела, что потерял всякое сознательное воспоминание о том, что когда-либо обладал им, и даже пыль, которая была его костями, потеряла для него любое значение. Прошлое, настоящее и будущее были ничтожны; и, таким образом, бессознательно Генгир открыл основу тайной жизни.
Годы спустя крошащиеся стены с грохотом обрушились, а куски камня скрыли покрытую гнилью плиту, на которой не было сейчас ничего, кроме бессмертного сознания. И даже они рассыпались в пыль, пока не осталось ни единого знака, который мог бы указать на местоположение гордой гробницы, где когда-то лежали владыки дома Генгира. И душа Генгира превратилась в ничто среди небытия.