Оба старика в ужасе смотрели на него. Лира умолкла и выпала из рук Нерона.
Из огненного нутра Сверкающего Бога донесся угрожающий рык. Мелек Таос был в ярости. Два длинных языка пламени, словно щупальца, потянулись к людям.
Огненные щупальца обвились вокруг Нерона и жреца и подняли их высоко в воздух. Раздался страшный крик, и тела обоих исчезли в колеблющемся столбе пламени.
Эйб расхохотался. Огненный силуэт снова вытянул руки. Бог заметил его! Эйб дотянулся до лиры Нерона, поднял ее и коснулся пальцами раскаленных струн.
Руки Бога по-прежнему тянулись к нему. Мелек Таос пожелал его, Эйба! Огненные струи обняли его, он успел почувствовать мучительную тоску… и больше ничего.
Среди руин, в которые превратил Чикаго великий пожар 1871 года, спасатели нашли в одном из сгоревших домов необычный предмет. Абсолютное отсутствие логической связи между предметом и местом, где его обнаружили, породило множество споров. Спустя несколько лет предмет был выставлен на обозрение в Институте искусств. И сегодня история раритета неизвестна, однако это не мешает посетителям любоваться необычным музыкальным инструментом.
В потускневшем, помятом серебряном предмете легко узнается античная римская лира.
(Slave of the Flames, 1938)
Перевод Г. Холявского
Возвращение на шабаш
Эта история не из тех, что любят печатать обозреватели; и не та байка, какие обожают рассказывать пресс-агенты. Когда я еще работал в отделе по связям с общественностью в студии, мне не разрешали разглашать ее. Я знал, что не стоит и пытаться, такую историю лучше напечатать.
Мы, рекламщики, должны презентовать Голливуд как веселое место, мир гламура и звезд. Мы ловим только свет, но под светом всегда должны быть тени. Я всегда знал об этом — в мои обязанности входило годами скрывать эти тени, — но события, о которых я говорю, образуют тревожную картину, слишком странную, чтобы ее скрывать. У этих событий не человеческая суть.
Проклятая тяжесть всего этого дела погубила мою душу. Наверное, поэтому я и ушел со студии. Хотел забыть, если бы мог. И теперь я знаю, что единственный способ облегчить душу — рассказать эту историю. Я должен порвать с ней, что бы ни случилось. Тогда, возможно, я могу забыть глаза Карла Джорлы…
Эти события начались в один сентябрьский вечер почти три года назад. Той ночью мы с Лесом Кинкейдом бродили по главной улице Лос-Анджелеса. Лес был помощником продюсера в студии, и в его хождениях была определенная цель; он искал подходящие типажи, чтобы заполнить второстепенные роли в гангстерском фильме, который делал. В этом отношении он был странным: предпочитал «натуральный материал», а не готовых артистов, предоставляемых Бюро кастинга. Насколько я помню, некоторое время мы бродили по улицам, мимо огромных каменных Чоу, охраняющих узкие переулки Чайнатауна, через туристическую ловушку Олвер-стрит и обратно, вдоль ночлежек нижней улицы. Мы шли мимо дешевых бурлескных домов, поглядывая на проходивших мимо наглых филиппинцев и проталкиваясь сквозь обычные субботние вечеринки в трущобах.
Мы оба устали от всего этого. Полагаю, именно по этой причине наше внимание привлек маленький грязный кинотеатр.
— Давай зайдем и немного посидим, — предложил Лес. — Я устал.
Даже в бурлескных шоу на главной улице бывали свободные места, и я почувствовал, что готов вздремнуть. Афиша сценического аттракциона мне не понравилась, но я согласился и купил билеты. Мы вошли, сели, вытерпели два стриптиза, невероятно древний скетч-затемнение и «грандиозный финал». Затем, как обычно в таких местах, сцена потемнела, и ожил экран. Тогда мы приготовились спать. Фильмы, показываемые в подобных заведениях, обычно являются древними образцами «халтуры»; словно урны для очистки дома. Когда первые оглушительные звуки саундтрека возвестили название опуса, я закрыл глаза, сгорбился в кресле и мысленно призвал Морфея.
Резкий удар в ребра вернул меня к реальности. Лес толкал меня локтем и что-то шептал.
— Посмотри на это, — пробормотал он, расталкивая меня. — Видел что-нибудь подобное?
Я взглянул на экран. Не знаю, что я ожидал увидеть, но узрел — ужас. Там было деревенское кладбище, затененное древними деревьями, сквозь которые пробивались лучи мертвенного лунного света. Это было старое кладбище, с замшелыми надгробиями, установленными в гротескных ракурсах, и смотрящих в полуночное небо.
Камера показала одну могилу, свежую. Закадровая музыка стала громче, в самый кульминационный момент. Но я забыл про камеру и пленку. Эта могила была реальностью, причем отвратительной. Могила двигалась!