Но длилось это не долго. Снова непрозрачные розовые туманы сладострастия разошлись и растворились, и очарование восторженного, невыразимого блаженства исчезло, когда появилось новое видение.
Он увидел себя проснувшимся и поднявшимся с дивана в свете рассвета, с изумлением взирающим на новый день. Он увидел жалкую агонию своей сущности, когда наркотик потерял свою силу и покинул его тело, пронизанное спазмами изящной боли. Его голова пульсировала и распухала, и казалось вот-вот лопнет; его гниющий, несчастный мозг словно увеличивался внутри черепа и грозил расколоть голову. Он видел свои безумные хождения наощупь в пустынной комнате, безумные скачки гротескной агонии, которые заставляли его рвать на себе волосы, истекать пеной и бредить, когда он царапал дрожащими пальцами свои виски. Раскаленный добела туман мучительной боли заставил его рухнуть на пол, а затем в его сознании возникло ужасное желание избавиться от мучений любой ценой и сбежать из живого ада в ад мертвый. В своем безумии он проклял книгу и ее предупреждения, проклял страшный цветок лотоса и его сущность, проклял себя и свою боль. И когда острые зубы терзающей его пытки начали проникать все ближе к корням его здравомыслия, он увидел, как тянет свое негнущееся, словно парализованное тело к внешнему балкону своего заброшенного дворца, и с гримасой муки, большей, чем может вытерпеть здравый ум, медленно подтягивает себя к перилам. Тем временем, когда он стоял там, его голова распухала и раздувалась до чудовищных, невероятных размеров, а затем разлетелась на куски в водопаде ужасных сгустков серого и алого цвета, от которых появился ошеломляющий запах черных лотосов. Затем, с единственным невнятным криком ужаса и отчаяния, он перегнулся через перила и рухнул с балкона, чтобы разлететься в красном безумии на камнях нижнего двора.
В этот момент он проснулся, и его зубы дрожали во рту, когда он стиснул челюсти и испытал приступ отвратительной рвоты. Он чувствовал себя старым и дряхлым, и волны жизни угасали в его венах. Он упал бы в обморок, если бы не медленно поднимающийся дым из кальяна, который все еще тлел рядом с ним. Затем он дал себе клятву навсегда покинуть пути сновидца, поднялся на ноги, взял книгу и перевернул страницы к отрывку предупреждения, в котором он прочитал следующее:
"Второй сон покажет, что может быть".
Затем на него обрушились смирение и черное отчаяние. Вся его жизнь снова развернулась перед ним, и он осознал себя тем, кем он был, - обманутым дураком. И он знал также, что, если он не вернется к наркотическому сну, то сбудется ужас его второго сна, как и было предсказано. Таким образом, устало и со странным удивлением в своем сердце, он сунул книгу за пазуху и снова опустился на диван в лунном свете. Его бледные дрожащие пальцы снова поднесли мундштук кальяна к пепельным губам, и он еще раз почувствовал блаженство Нирваны. Он действовал словно околдованный раб.
...О, черный как ночь цветок лотоса, растущий у реки Нил! О, наполненный ароматами всей тьмы, качающийся и трепещущий в заклинаниях лунного света! О, загадочная магия, которая работает только во зло! ...
Генгир-сновидец погрузился в сон. Но были туманным экстазом и мистическими чудесами полны его грезы, и он познал красоту, лежащую в сумеречных гротах на темной стороне луны, его лоб расслабился, а его сны были убаюканы бледными ветрами тех маленьких богов, что танцуют в раю. И он стоял один в море бескрайней бесконечности перед чудовищным цветком, который манил большими гипнотическими лепестками, раскинувшимися перед его ошеломленными глазами, и шептал ему свое повеление. В своем видении он посмотрел вниз, туда, где на боку висел кинжал в украшенных драгоценными камнями ножнах.
И к нему пришел внезапный проблеск понимания. Перед ним был Черный Лотос, символ зла, что поджидает людей во сне. Он наложил на него чары, которые манили его к смерти. Теперь он знал путь искупления прошлого и освобождения от этих чар - он должен ударить!
Но едва он двинулся, огромный цветок опустил один бархатистый лепесток, источающий аромат, что разносится ветром от небесных врат: и этот черный лепесток обвился вокруг его шеи, как отвратительный и прекрасный змей, и его суккубоподобные объятия стремились утопить его чувства в море ароматного блаженства.