Зайцев, как начальник артиллерийской разведки, должен был получить все данные для артиллерийской подготовки боя. Он обошел свое хозяйство и проверил, как артиллерийские офицеры и разведчики знают в своих секторах цели, как умеют обнаруживать их, насколько достоверно и точно изучены огневые точки противника, где находятся его батареи пушек и минометов и как расположены траншеи. По особому, охотному отношению рядовых и младших командиров к исполнению своих обязанностей, по искусству их работы Зайцев увидел, что люди воодушевлены. Простое сознание пользы своего дела в наступательном бою оживило солдатское сердце.
Зайцев с тщательной точностью ставил задачи, чтобы люди правильно и осмысленно понимали свои действия; особенно усердно он занимался в артиллерийских группах, выделенных для поддержки пехоты.
Он рассказывал молодым артиллеристам, как может сложиться бой, когда пехота подымется в атаку.
— Пред вами оживут огневые точки, которые не подавила наша артподготовка. Противник пустит в работу новые точки, которые у него молчали, а мы их не сумели разведать. Он может бросить танки на нашу живую пехоту. Тогда все дело в вас. Двигайтесь вперед, работайте по цели прямой наводкой, берите цель в упор на поражение, не оставляйте пехотинца, чтобы он не был сиротой против пулемета, пушки или танка врага… Понятно, как действовать?
— Пехота при пушке как при матери идет, — сказал старшина Кутепов. — Боепитания лишь бы достаточно было.
— Будет достаточно, транспорт у нас есть, — сказал Зайцев, — а для ближней подноски у нас есть руки. А если с боепитанием неуправка случится, все равно двигайте орудие живьем вперед, и чтобы пехота вас видела — вы с нею!
— А ну как противник пристреляется по такому орудию! — произнес Куте- пов. — Заметит, что орудие идет немое, без огня, чудно, скажет — и как раз в вилку его, а потом на поражение!..
Зайцев молчал; он хотел, чтобы люди сами подумали, как тут быть.
Сержант разведчик Чухнов возразил Кутепову:
— А зачем так двигать орудие, чтоб тебя так точно противник пристрелял? Ты его двигай по-различному! У тебя на плечах тоже прицельный прибор есть — голова, пусть она работает. Орудие и то работает своим прибором перед огнем, а без головы какой боец бывает, он загодя покойник!
— Это правильно, — согласился Зайцев. — Ну, теперь жить можно, будем воевать!
Павел Зайцев получил письмо от брата Ильи. Давно уже они потеряли друг друга, но Илья кружными долгими путями все время разыскивал брата Павла. Видно, он посылал письма во множестве по всем направлениям, по разным полевым почтам, где мог, по слухам, по справкам и по догадке, оказаться Павел. Илья писал коротко, потому что, должно быть, каждый день составлял по нескольку таких писем и мало надеялся, что хоть одно из писем дойдет когда-нибудь до брата. Но любовь его была терпелива и заставляла непрерывно действовать, чтобы найти брата где-либо за тысячи верст и получить от него ответную весть.
Илья был моложе Павла на два года, но от доброты своей он всегда казался более старшим, потому что первым делал доброе дело, подобно старику, который от близости смерти уже не считался со своей пользой и не заботился о правилах обыкновенной расчетливой жизни. Он писал Павлу, как если бы приходился ему матерью: «Здравствуй, дорогой любимый Паша! День и ночь я думаю о тебе, усну и проснусь с одною мыслью в уме и в сердце, где ты, наш Паша, жив и здоров ли, либо уже нет тебя на свете, и горько плачу, лучше бы я погиб, а не ты. Береги себя, ты еще нам нужен и всей Родине. Как жить без тебя? Отзовись мне, Паша, хоть короткой вестью о себе, что ты живой, только всего, и своим почерком распишись. А о себе пишу, что я жив и здоров, три раза был ранен, воевал в Эстонии, а теперь нахожусь рядовым бойцом на Карельском фронте. Полевая почта… Кланяюсь тебе и целую, до скорой радостной встречи, остаюсь твой брат Илья».
— Бедный Илья, — вспомнил Павел Зайцев о брате, — пишет мне: береги себя, а сам уже три раза ранен. Он за меня там старается воевать, чтоб я целым остался. Чудак ты, брат мой…
Он хотел немедля ответить брату большим письмом и в предчувствии того, что он будет писать, ему стало хорошо на душе. Он хотел вспомнить в письме об отце и о матери, о детстве в Сибири, о вековой сосне, что росла у тракта, уходящего из их Велистова в тайгу, о разных явлениях, уже исчезнувших или существующих, никому, быть может, не дорогих и не нужных, но которые были свидетелями их детства и остались в памяти живыми и милыми на всю жизнь.
Зайцев хотел уединиться и отдохнуть за письмом; он пошел в землянку, где спали связисты, и там начал писать письмо, но окончить его он не успел: за ним пришел вестовой из штаба начальника артиллерии армии. Зайцеву приказано было явиться в штаб. Он спрятал письмо брата без ответа, заложив в него свое начатое письмо, и пошел по вызову.
В штабе артиллерии Зайцев вместе с другими старшими офицерами увлекся работой. Он любил штабную работу, особенно он любил разработку разведывательных данных, в которых, по его мнению, всегда была скрыта тайна решения боевой задачи.
До полуночи Зайцев работал в штабе. Начальник штаба сам затем проверил схему расположения огневых средств противника, его окопов, укрытий и ходов сообщения, которую Зайцев начертил на карте. Все это был живой материал для обработки его огнем нашей артиллерии.
— Вы думаете, здесь все есть? — спросил начальник штаба. — Вы уверены, что всю натуру вам удалось разведать и нарисовать на карту?
— Нет конечно, — ответил Зайцев.
— То-то, что нет. Хорошо, что вы это понимаете… А вот то, чего нет на карте, но что есть в натуре, как мы будем уничтожать те цели?.. Имейте в виду, нам задание жесткое и точное — подавить огнем все цели, чтобы пехота пошла свободно, чтоб ее не прижал противник к земле в направлении нашего движения. У вас есть какое предложение на этот счет или нет, вы не подумали?
Зайцев подавил в себе тяжелое, постоянно повторяющееся чувство самолюбия. Его обидело, что начальник штаба задал ему такой вопрос, тогда как первой честью советского офицера он считал — никому не быть ни в чем обязанным: ни в деле, ни в мысли, ни в судьбе и счастье; он считал, что следует делать самому все, что тебе положено, и сверх того, что положено, — пусть тебе все другие будут обязаны, весь народ, в этом и есть твоя служба. Быть же кому-либо и чем-либо обязанным — значит уже не выполнять своего долга и забывать о чести, значит жить за чужой счет. Это чувство у Зайцева было самым острым чувством его жизни, и оно делало его иногда, когда он не мог сдержаться, резким в поведении и неприятным для людей. Случайно или естественно, но и сама наружность его соответствовала его характеру: он был сух, худощав, прост и ловок в движении и довольно красив, хотя и неприветлив на лицо; только улыбка, кроткая до беспомощности, обнаруживала его расположение к людям вместе с ним работающим на войне.
Он ответил начальнику штаба, что необходимо усилить артиллерийские группы сопровождения пехоты, смелее применять прямую наводку по видимым и внезапно появившимся целям.
— Пушка все же не винтовка, — размышлял начальник штаба, — не смешиваете ли вы их службу?
— Подвижная пушка, работающая на прямой наводке, лучше обслужит пехоту, — ответил Зайцев. — Да и если бы нам удалось разведать все точно о противнике, то все равно в бою, товарищ полковник, в течение боя противник создаст новые огневые точки и гнезда или переместит старые, и тогда только наша подвижная артиллерия, которая будет действовать по этим целям в упор, сумеет их подавить… А не подавим, мы вскроем их, засечем и дадим данные тяжелым дальнобойным, и те нам помогут… Вот как будет!
— А потери? Сколько будет потерь в орудиях и расчетах?
— Меньше, чем если мы не решим задачу, товарищ полковник.
— Мысль тут есть. Надо подумать и посчитать. Так, говоришь, гуще надо пушек в ряды пехоты?.. Ты бы вот сведений о противнике давал погуще… Ну ладно, не обижайся, Павел Петрович.